Московский гость
Шрифт:
Однажды вечером к ней в окно вопросительно заглянул большой серый кот, милое животное, и она впустила его, хотя он и мог быть оборотнем. Так к ней за короткий срок прибилось немало котов, черных, зеленых, желтых, худых, толстых, пушистых, с выбитыми в драках глазами, а тот, первый, на правах первопоселенца очень важно лежал на тахте в ногах у хозяйки и принимал новеньких, подвергая их придирчивому осмотру. Когда эти коты смотрели на нее, Катюша читала в их глазах непонятную ей строгую и печальную философию, но когда они, улегшись на бок, беззаботно и глуповато жмурились, уже ничем, кроме себя, не интересуясь, в них проглядывала высокая и нежная, неимоверно притягательная для нее животность. И, зараженная ею, вдова Ознобкина, бывало, выбегала на улицу в окружении своих четвероногих друзей и ободрено, далеко
Руслан постучался среди ночи, и она не хотела ему открывать. Не потому, что подозревала в нем какую-либо опасность. Просто он больше не был ей нужен.
– Это я, Руслан!
– доказывал он.
– Открой мне, прошу тебя, Катюша, мне нужна помощь!
В конце концов женщина сжалилась и впустила парня. Ему было неловко, что скоро она увидит его клешню, и пока вдова, поднятая им с постели, одевалась и приводила себя в порядок, он смотрел на снующих котов и с наигранной веселостью восклицал:
– О, ты завела котов! Какие коты! Отличные твари! Какая прелесть! Дом без котов - все равно что храм без икон!
– А когда он едва ли не по забывчивости все же выпростал обмотанную руку из-за спины и вдова потребовала объяснений, когда он, после настоящего отнекивающегося смущения и конфуза, показал, с чем он пришел, и она в ужасе отшатнулась и потемнела лицом, кажется даже от гнева, не оставалось иного выхода, кроме как тупо и потерянно бормотать: - Я тебе все расскажу... Я оперировал Питирима Николаевича, я резал его по указанию врача, и эта зараза от него перешла ко мне... Боли не было, я ничего не почувствовал, но ведь... от этого не легче! Питириму Николаевичу все это устроил один человек... он его потом называл... Шишигин, да, вроде так... А мне Питирим Николаевич велел ударить человека по фамилии Плинтус, и теперь меня будут судить... Мне надо скрыться, Катюша... Я хочу жить! И посмотри, - снова привлек он внимание женщины к клешне, - если брать от локтя до кисти, ты не найдешь никакого отличия от нормальной руки, правда? Но дальше, сама кисть... это ужасно, никуда не годится, я согласен... но и с этим можно жить, было бы желание!
Кое-как вдова, почти не перебивая слушавшая сумбурный рассказ Руслана, восстановила цепь событий, картину злого рока, увенчавшего юношу клешней. Их отношения уже давно утратили чистоту и невинность. Но бывало и так в те времена, когда они жили неразлучно, что они не позволяли себе ничего лишнего. Когда ими овладевала усталость, они ложились в постель и Руслан робко и осторожно обнимал Катюшу слабой, тонкой рукой. Но это был всего лишь жест утешения, не больше, Руслан в такие минуты, ценимые им до чрезвычайности, и не помышлял чем-то выдать, что близость женщины все же волнует его.
А теперь помыслил, но прежде всего видя в этом средство спасения: надо возбудить женщину, раззадорить ее до готовности совершать подвиги. Мысль Руслан чувствовал это - была больной, почти сумасшедшей, но он и сознавал себя заболевшим человеком. Когда ступаешь на грань полного отчаяния, чего только не придумаешь! И вот ему уже представлялось, что он не только подвигнет Катюшу на боевые свершения, которые принесут ему необходимую помощь, но и вообще хорошо проведет с ней время.
Но когда он внимательнее пригляделся к покрытому матовой бледностью, убитому лицу вдовы, все похотливые идейки мгновенно улетучились из его головы. Наверняка стряслось что-то непредвиденное и страшное, т. е. не только с ним, с ней тоже. Катюша тяжело плюхнулась рядом на кровать, а вес у нее был приличный, пружины кровати сыграли под телесами дамы свою игру и едва не сбросили гораздо более легкого Руслана на пол. Но он удержался, предупредительно ухватившись здоровой рукой за плечо женщины. Затем это невольное движение плавно перешло в нежные объятия, и Руслан тревожным голосом спросил:
– Что случилось, родная?
Катюша ответила глухо:
– Мне твоя история понятна... Случилось с тобой, но могло случиться с любым. Я говорила с одним из них... Это не
– С ними не сладить... Я хочу одного: чтобы меня оставили в покое!
– А тот, с кем ты говорила, - задумчиво и с сосредоточением на некой перспективе произнес Руслан, - он не поможет мне избавиться...
– Ты не понял, - перебила вдова исполненным отчуждения голосом, - он и тот, кто с тобой это сделал, одно лицо. И я не хочу видеть ни его, ни тебя. Неужели это трудно понять? Я же прошу оставить меня в покое!
Так, поторопился Руслан со своим сочувствием, женщина не заслуживала его. Она думала только о себе, о своем покое, и если понимала разумом его несчастье, то с сердцем справиться не могла, и ничего, кроме отвращения, его новый облик ей не внушал.
Он не знал, что вдова вдруг увидела, как он худ и нескладен. Она, сама того не желая, охватила взглядом всю его фигуру, скорчившуюся рядом с ней, и позволила ему как бы впитаться в нее, и, как это бывает со всяким, ненароком вошедшим в чужое сознание, он, сидя в ней, целое мгновение и мучил, и раздражал ее, и был тем единственным на свете, кого следует пожалеть и приголубить.
Да, она не заслуживала сочувствия, и Руслана захватил порыв злобы. Он был готов вонзить зубы в толстую шею вдовы, засунуть ей в пасть клешню, чтобы она вынуждена была ощупать ее нежным языком, попробовать на вкус. Но вряд ли это привело бы к благоприятным для него результатам. Она раскричится, позовет на помощь, сбегутся соседи, и в конечном счете будет наказан он, а не она.
Руслан постарался взять себя в руки. Но полностью овладеть собой не удалось, и он не придумал ничего лучше, чем попытаться овладеть Катюшей и тем самым смягчить ее, растопить ее сердце. Настроение для этого у него было как раз подходящее, отчаяние его достигло таких пределов, что он, не зная, куда деваться и что с ним будет, если вдова прогонит его, только последним усилием воли удерживался от слезных мольб и униженных просьб. Под видом заботы и опеки, в которой расстроенная женщина явно нуждалась, Руслан приник к ее плечу, мягко покрыл поцелуями ее шею, а затем повлекся губами к вырезу на халате, за которым тяжко перекатывались внушительные половинки вдовьей груди.
– Что ты делаешь?
– вдруг опомнилась Катюша.
– Нельзя! Ты так ничего и не понял? Не осознал, в каких условиях мы живем? Тяжелые времена... Мы должны сидеть тихо...
Дольше терпеть то, что она мучилась из-за испуга, который представлялся ему заведомо мелким в сравнении с его очевидной, безусловно, кошмарной бедой, он не мог, но и слов, чтобы ясно изложить свое негодование, не находил. А потому лишь все упорнее и лихорадочнее впивался в женщину. И он уже казался ей клещом, она была напугана. Может быть, вместе с внедрением в его тело чужеродного элемента и душа его переменилась, и он уже не человек, а почти один из тех, о ком рассказывал ей Шишигин. Катюша резко оттолкнула своего друга, потерявшего ее доверие, и он, покатившись по ее бедрам и крутым коленям, с каким-то комариным писком упал на пол.
– Ты с ума сошел!
– выкрикнула вдова.
– Как ты мог? Посмотри на меня... Не смей ко мне прикасаться! Откуда я знаю, кто ты такой теперь. Эта клешня... и ты будешь мне доказывать, что ты все еще человек? Но я тебя не боюсь... Их боюсь, а тебя нет. Видишь, что я с тобой делаю? Какую же ты можешь представлять опасность?
– Еще прежде, чем она начала говорить, вдова поставила ногу на упавшего Руслана, чтобы он не мог встать и причинить ей вред. И этого ей казалось достаточным для безопасности, тем более что Руслан под ее могучей стопой выглядел не более чем извивающимся в борении за свою ничтожную жизнь червем.
– Я вижу, они тебя лишили права называться человеком, но и своим не сделали, не приняли тебя. Только лучше все-таки уходи к ним, а меня не трогай. Не моя вина, что с тобой это случилось, просто такая у тебя участь. И меня она не касается. Ты должен уйти и забыть ко мне дорогу. У нас разные боги. Я отпущу тебя, если ты пообещаешь, что сейчас же уйдешь и никогда не вернешься, и раздавлю тебя, если ты будешь настаивать на своем.