Московский оружейник
Шрифт:
– Вы скажете?
– Я не знаю.
– Тогда попробуем ещё раз.
– Нет, нет. О, не надо!
– Но вы должны сказать.
– Я не знаю.
– Вы, должно быть, забыли, но мы оживим вашу ненадёжную память.
После этих слов Владимир ещё раз махнул рукой.
– О, боже, пощади меня! О-о-о! Помоги мне! Помоги!
– Помогите себе сами.
Сейчас бедняга испытывал беспрерывные муки. Его вес почти полностью приходился на его запястья и большие пальцы, и пальцы почти дотянулись до запястий. Но ответа не было. Кое-чего он боялся больше пыток. Он боялся нарушить страшную
Помощники потянули за цепь, и ноги пленника оторвались от пола. Теперь он висел на вывернутых больших пальцах. Он стонал от невыносимых страданий. Несколько мгновений он терпел, но больше его трусливая душа вытерпеть не могла.
– О, пощадите! Вниз! Вниз! Вниз!
– Сначала скажите, где Рюрик Невель?
– Я… я… не…
– Постойте же, вероломный злодей! – закричал Владимир громовым голосом. – Эту пытку мы закончим; но затем мы сотворим с вами такое, что нынешнее состояние покажется вам наслаждением! Мы вырвем вам все члены, а ваши глаза…
– Вниз! Вниз! О, пощадите! Вниз!
– Где Рюрик Невель?
– Я скажу… я скажу, если пощадите!
– Сначала скажите!
Был один миг замешательства – один-единственный миг – и затем жалкий негодяй сдался.
– Он в старых банях.
– Вот как? Где?
– В старых банях возле реки… в Тульском переулке… в подвале!
– Хорошо. Отпустите его.
Цепь ослабла, и Фредерик Виска снова стоял на ногах. Он ещё дрожал, поскольку чувствовал боль в руках.
– Уведите его, – приказал Владимир, – и приведите второго.
Через несколько мгновений Леско Тотьма предстал перед странным судилищем. Он страшно дрожал, поскольку он мог слышать стоны своего товарища, хотя и не слышал его слов.
– Леско Тотьма, – тихим, низким проговорил монах, – мы дали вам время подумать, и, возможно, ваша память прояснилась. Где Рюрик Невель?
– Я не знаю.
– А, до сих пор не вспомнили, да?
– Я никогда этого не знал.
– Должен признать, очень странная забывчивость. Приготовьте «истолкователь»!
– О, пощадите! Не убивайте меня!
Но на его крики не обратили внимания. Его руки вставили в полосы и конические чаши, а затем была натянута цепь. При первом повороте самозакручивающихся винтов пленник закричал. Он страдал не столько от боли, сколько от страха перед дальнейшим. Это место, тёмное и мрачное, повлияло на него больше, чем на его товарища.
Когда цепь натянулась второй раз, он начал стонать и умолять о пощаде. Он слышал об этом тёмном месте и знал, что люди, попадающие сюда, редко выходят живыми.
– Послушайте, вы, гнусный негодяй, – сказал монах, – если вы не скажете мне, где молодой оружейник, я разорву вас на куски! Тяните ещё!
Когда цепь натянулась, злодей в голос закричал от боли.
– О! Отпустите меня! Отпустите! Я всё скажу!
– Говорите. Вы не выйдите отсюда живым, пока не расскажете!
– Он… О! Он… в старых банях!
– Где?
– В банях герцога… в Тульском переулке!
– Где именно?
– В самом нижнем подвале. О! Пощадите!
Владимир махнул рукой, и трясущегося негодяя освободили от пытки.
– Отведите обоих в подземелье и заприте. Сейчас их нельзя отпускать.
– Нет,
– Не обещал, – сказал Владимир.
– Но вы не имеете права удерживать меня здесь. У меня чертовски болит рука, вы чуть не разорвали её на кусочки. Клянусь…
– Молчать, собака! Здесь моя власть – в моей силе. Мои права – в моём могуществе. Вы принадлежите мне, и я буду удерживать вас. Если я вас отпущу, я не смогу схватить вас опять, поскольку у меня нет законной власти. Уведите его, а потом займёмся банями герцога!
Глава 15. Что случилось в банях герцога
Рюрик Невель потерял счёт времени. Темнота, лишь темнота была его соседом – темнота столь густая, что открывать глаза было бесполезно. С закрытыми глазами было даже светлее, чем с открытыми, поскольку тогда воображение порождало необычайные фантастические формы, и даже это приносило облегчение; а ещё при плотном сжатии век была калейдоскопичная смена цветов, которая вносила разнообразие и радовала ум. Но когда глаза были открыты, можно было видеть только холодную непроницаемую черноту, в которой не было никаких форм или очертаний, кроме формы совершенного хаоса.
Рюрик точно знал, что он находится здесь четыре дня, но временами казалось, что дольше. Трижды ему приносили еду и питьё, а сейчас не принесли ни того, ни другого. Силы пока не оставили его, хотя у него болели руки и ноги, а сердце охватывал холод. В первый день заточения он разорвал верёвки на руках; он рассчитывал напасть на человека, который приносит ему еду и питьё и сбежать, но к нему никто не входил. Еду подавали через небольшое окошко.
– И вот конец моей жизни! – бормотал он про себя, шагая туда-сюда по подземелью. – Вот конец всех надежд юности, и здесь молитвы всей жизни должны закончиться с одной надеждой – надеждой на небеса! Матушка, прощальное слово твоего сына не донесётся до тебя. Он впадёт в тёмный смертный сон, и ты даже не узнаешь, где место его упокоения! А ты, любимая… О, ты, столь желанное, столь обожаемое создание, твои улыбки больше не будут сиять для меня. О, Розалинда, хотел бы я увидеть тебя лишь раз – ещё раз прижать к своей груди и попросить помнить меня, когда я умру. Если бы я не встретил тебя, меня бы здесь не было! И всё-таки, о боже, ради самой жизни я не изъял бы из своего сердца историю этой святой любви!
Тяжёлые мысли о Розалинде давили на него. Он мог бы сдаться ради надежды на лучшую жизнь; но из-за Розалинды его охватывал странный страх. Она будет с другим.
– Разве это правильно? – продолжал он после болезненных раздумий. – Увы, она забудет обо мне! Моя мать будет думать о сыне, но Розалинда будет думать о другом! И всё-таки, может быть, она будет любить меня вечно. Может быть, она не забудет меня. О, если бы я мог!..
Он внезапно остановился, поскольку услышал поступь шагов за стеной, в коридоре. Он прислушался. Он снова услышал звук шагов, а затем голоса. Он отступил в дальний угол подвала и прислушался. Шаги затихли, и раздался скрип железа о железо, как будто кто-то отодвигал задвижку.