Московский полет
Шрифт:
Но иногда я взрываюсь. Или Лиза взрывается. Или мы взрываемся одновременно. Это типичный семейный взрыв, когда повод для скандала совершенно не важен, его и вспомнить потом невозможно. Просто критическая масса взаимной ненависти уже переполнила емкости наших тел. Между прочим, такие же скандалы я слышу почти каждые три дня и в соседних домах, а потом, наутро, мои соседи в обнимку выходят во двор и жарят гамбургеры.
Но у меня с Лизой почти не бывает перемирий. Потому что любое перемирие должно означать мою полную капитуляцию, а именно:
1) стопроцентное признание Лизиного права спать до десяти часов утра,
2) радостное исполнение (мною) всех супружеских обязанностей, включая мытье посуды, стирку белья, уборку дома, закупку продуктов, кормление дочери, доставку ее в детсад и обратно, а также еженедельные вывозы обожаемой жены на social events [социальные рауты] и еженощное сексуальное ее обслуживание;
3) незамедлительный найм постоянной домработницы-няньки, которая избавит наконец Лизу от ненавистной ей домашней работы и позволит полностью сосредоточиться на реализации ее творческих замыслов.
За десять лет нашей совместной жизни мне только один раз удалось сочетать выполнение этих условий, да и то недолго – ровно два месяца после получения аванса за «Пожар в тайге». А через месяц после исчезновения моего аванса (а также домработницы и летней дачи на берегу моря, куда так охотно приезжали наши друзья) меня по ночам стали снова терзать когтистые черные пантеры. Днем я опять ощутил своим затылком до боли знакомое поле ненависти. Тут я опять взорвался и от безнадежности своей супружеской жизни даже брякнулся с разбегу головой о стенку.
– Вот видишь, ты сумасшедший! – обрадовалась Лиза. – Я же всегда говорила: ты псих, тебе надо лечиться! – И она увела дочку в другую комнату, потому что «неизвестно, что этот псих может еще сделать». А заперев ее в дальней комнате, вернулась и сказала: – Все! Уходи! Я вызвала полицию. Ты сумасшедший, ты можешь нас убить!
– Никуда я не уйду! – ответил я, струхнув, потому что меня самого испугал мой поступок: я понял, что дошел до предела. – И в гробу я видел твою полицию! Нет в мире силы, которая заставит меня уйти от дочки!
– Это не твоя дочка!
– Что? Ну, знаешь! – Я даже задохнулся от шока. – Ты побольше смотри «The Young and The Restless», там еще и не такие есть сюжеты!
Я лег на диван и закурил, стараясь успокоить грохот сердца. Лиза, оказывается, готова на все – вызвать полицию и даже выдумать, что Хана не моя дочка. Но зачем? Почему она так меня ненавидит?
Обдумать этот вопрос я не успел, в дверь постучали. Я встал и пошел в прихожую. За дверью стоял полицейский с дубинкой, а второй прятался за припаркованной напротив нашего крыльца машиной и держал мою дверь на мушке пистолета. Видно, Лиза по телефону представила им меня с самой лучшей стороны, и они уже вообразили милый заголовок в завтрашней местной газете: «РУССКИЙ ЭМИГРАНТ ДЕРЖИТ ЗАЛОЖНИКАМИ СВОЮ СЕМЬЮ». Я открыл дверь и вышел на крыльцо.
– Don’t move [Не двигайся]! – крикнул мне полицейский с дубинкой. – Повернись! Руки к стене!
Я повиновался, а второй полицейский, с пистолетом, пробежал мимо меня в дом. Наверно, он мчался спасать мою жену и дочку, которых, по словам Лизы, я собирался убить. Но, обнаружив, что Лиза и Хана живы, полицейский разочарованно вышел на крыльцо и уже без особого интереса ощупал мои карманы. Конечно, это
Но поскольку оружия у меня не было, полицейский велел мне опустить руки и войти в дом.
– So, что случилось? – спросил полицейский в комнате.
– Он сошел с ума и может нас убить, – сказала Лиза. – Я хочу, чтобы вы выбросили его из дома.
– Он вас ударил?
– Еще нет, но может. Он разбежался и стукнулся головой о стенку!
– Well… – Полицейский посмотрел на меня с интересом. – Как ты себя чувствуешь?
– Я в порядке, – сказал я хмуро.
– А стенка?
– Стенка тоже в порядке, спасибо.
– So! – повторил полицейский. – Итак, кому принадлежит этот дом? Вам или ему?
– Мы снимаем его, – сказал я.
– Хорошо. Кто снимает его? Официально?
– Мы оба, – сказала Лиза.
– В таком случае, леди, – сказал полицейский, – мы не можем выбросить его отсюда до решения суда. Только судья может приказать выбросить человека из его дома. Мой вам совет: решите ваши действия с адвокатом.
– Но с ним опасно находиться в одном доме! Он – сумасшедший! – сказала Лиза.
– Он не выглядит таковым, – заметил полицейский. – Но если вы настаиваете, мы можем сейчас отвезти вас обоих к судье, и пусть он решит. Что вы скажете?
И полицейские посмотрели на нас – на меня и на Лизу.
– I’m ready [Я готов], – сказал я им и добавил Лизе по-русски: – Но что будет с Ханой, если она увидит, что папу и маму увезла полиция?
– Lady, – сказал Лизе один из полицейских, – могу я поговорить с вами наедине?
И они ушли на веранду, где, как я понимаю, полицейский стал объяснять Лизе, что никакой судья ничего со мной не сделает, пока я не нанесу ей реальных увечий. А второй стал рассматривать мои книги на книжных полках и выяснять у меня, какие перспективы у русской перестройки. Я сказал, что из-за этой е… перестройки вся моя жизнь пошла вверх тормашками, но развить этот тезис не успел – Лиза и второй полицейский вернулись в комнату. Лиза сказала, что к судье мы сейчас не поедем, но она завтра же найдет себе адвоката. После этого полицейские уехали, а я сказал Лизе:
– Ты можешь взять себе хоть десять адвокатов – я никуда от дочки не уйду. Ради нее я хочу сохранить семью, и, если ты считаешь, что я псих, я готов лечиться. Может, я действительно сошел с ума от этой факинг жизни.
И назавтра я отправился к психиатру.
Ее фамилия была Гальперина, и она была единственным в Бостоне врачом-психиатром, который говорил по-русски. Честно говоря, я ехал к ней даже с каким-то душевным подъемом. Я даже забыл о своих первых двух визитах к гипнотизерам и снова верил в то, что могу купить себе чудо. Пусть каждый визит к врачу стоит сто пятьдесят долларов, но разве вы не заплатите и полторы тысячи за семейное счастье? Я ехал к ней, заранее представляя себе большой и роскошный, как в телевизионных soup opera, кабинет дорогого врача-психиатра – с тихой приятной музыкой, с цветами и даже с пальмами в больших вазах. Спокойная и внимательная женщина с веселыми материнскими глазами наклонится ко мне и скажет нечто такое, что разом перенесет мою жизнь с теневой стороны на солнечную и я обрету наконец мир и покой в своем доме.