Московский полет
Шрифт:
В тарелках, которые мы разобрали, были куски жира вместо мяса, а на гарнир – недоваренный рис.
Вот и весь ужин за месячную зарплату Горбачева.
Я оставил тарелку, подсел к Норману Берну и сказал ему тихо, чтобы не слышали остальные:
– Sir, насколько я понял, твои чемоданы теперь пусты?
– Да. А что? – спросил он.
– У меня своя миссия в этой стране. Поэтому через два часа я еду обратно в Москву. Не смотри на меня так, пей чай. Я догоню вас в Таллинне. Но я не хочу тащить в Москву свои вещи, мне нужно, чтобы мой чемодан был пустой. Ты понял?
– Конечно, – сказал он негромко. – Я в номере 612. Притащи туда.
Тут ко мне подошла Оля, наша
– Вы должны быть в Таллинне утром 3 августа. Не позже! Мы будем в гостинице «Виру» в девять утра. Если вас не будет до десяти, я буду вынуждена… Вы понимаете?
– Я буду, Оленька. Не волнуйтесь.
– Гостиница «Виру». Вам записать?
– Оля, когда вы первый раз в жизни сказали слово «мама», эстонцы в Таллинне уже называли меня «куратом» и «оккупантом». Я проходил там службу в армии и даже лежал в военном госпитале возле парка «Кадриорг». Не бойтесь, я буду в «Виру» в девять ноль-ноль, как штык! Честное партийное слово! Give me a smile, please [Улыбнитесь, пожалуйста].
– Я правда беспокоюсь за вас, – сказала она.
– Thank you! Thank you indeed! – ответил я и опять поймал на себе встревоженный взгляд Мичико Катояма. Ее темные кукольные глазки явно пытались понять, что я еще затеваю. Но я никого, кроме Оли и Нормана, не собирался посвящать в свои планы. А все эти легенды про Сон Гоку – пошли они к чертям!
28
В девять вечера я вышел из гостиницы «Прибалтийская» и снял со своего пиджака охранительную бирку «International Рress Association». И еще одну такую же бирку я снял со своего чемодана. Никакой английской речи, никаких «экскьюз ми» и никаких улыбок на морде, – внушал я себе. Советские люди не улыбаются друг другу.
Было очень светло, хотя белые ночи, как правило, кончаются в июне. На стоянке такси стояло человек десять, я встал последним. Минут через восемь подкатило такси, но молоденький водитель в застиранной майке с ходу отшил первого из очереди, потом – вторую пару, третью. Чем они ему не понравились, неизвестно, но точно знаю, что в СССР не пассажиры выбирают такси, а таксист выбирает пассажира, словно богатый курортник уличную проститутку.
Наконец и я шагнул к такси. Молоденький шофер в линялой майке был похож на подсолнух – желтоволосый, круглолицый и с юношеским пушком на веснушчатом лице.
– На Московский вокзал, плачу вдвойне, – сказал я.
Коротким кивком «подсолнух» показал мне место рядом с собой. Я забросил на заднее сиденье свой полупустой чемодан, а сам сел рядом с шофером, помня, что только так нужно ездить на русских такси. Юный «подсолнух» рванул с места, и мы помчались по светлому ночному Ленинграду. Я никогда, даже в Нью-Йорке, не ездил в такси на такой бешеной скорости. Или просто амортизаторы советских машин такие, что от тряски любая скорость кажется сумасшедшей?
Но теперь эта дикая скорость была мне кстати. Оглянувшись, я увидел, что машины, которые откатили от гостиницы одновременно с нами, сначала отстали от нас, а потом и вообще пропали. Значит, меня пока не «ведут».
Я достал из кармана бумажку с адресом Кости Зайко и протянул шоферу:
– Сначала заверни по этому адресу.
– Ого! Ничего себе «заверни»! – сказал он.
– Все будет оплачено, сэр.
Он ухмыльнулся:
– Оплачено, но как?
– Два счетчика, – сказал я.
– О, тогда годится! – И он круто свернул у ближайшего светофора, а затем порылся правой рукой под сиденьем и вытащил пачку магнитофонных кассет. Зубами выбрал из этой пачки одну кассету и вставил ее в магнитофон, который валялся
– закричал-запел юный женский голос. Мне очень хотелось узнать, кто это поет, но я побоялся выдать себя незнанием популярного шлягера.
Через двадцать минут мы были на Фонтанке, у дома Кости Зайко. Я взял с заднего сиденья свой чемодан, вошел в довольно чистый подъезд старого, дореволюционного дома и по широкой лестнице поднялся на третий этаж. Здесь, возле двери с цифрой «9», я вытащил из кармана связку уникальных ключей, которые дал мне Костя. Один ключ был длинный, как отвертка, с особой насечкой, второй – в виде складного финского ножа, а третий напоминал ствол пистолета с мушкой внутри дула. С помощью этих ключей я открыл дверь Костиной квартиры. В центре двери, чуть ниже цифры «9», была узкая и окованная железом щель для почты. В эту щель, уходя, я должен был бросить ключи.
Войдя в квартиру, я, согласно Костиному наказу, тут же запер все три замка, заодно подивившись их уникальной конструкции – это были не просто замки, а замки-засовы. Широкими стальными задвижками, как щупальцами, они запирали тяжелую металлическую дверь со всех четырех сторон. Словно сейф.
На Западе такие замки должны были бы охранять вход в особняк стоимостью не меньше трех миллионов долларов. Но в квартире у Кости (две комнаты, кухня и совмещенный санузел) стояла стандартная финская мебель, телевизор «Рубин», магнитофон и пишущая машинка «Эрика». Ну, еще был ковер. Вот и все ценности. Но эти «ценности» меня не интересовали, я сразу прошел на кухню к старенькому холодильнику «Газоаппарат». Рядом с «Газоаппаратом» стоял большой новый холодильник «Ладога», но я-то уже знал, что мой фильм – в маленьком. Я дернул за ручку и… Два темно-серых яуфа, две круглые жестяные банки с крышками, забинтованные старой изоляционной лентой, – вот где одиннадцать лет пролежал мой фильм! Костя сказал, что сначала он действительно прятал эти банки за городом, в подвале дома своей троюродной тетки (причем сама тетка об этом не знала), и лишь в январе этого года перевез фильм в свою квартиру.
Теперь я, как вор, лихорадочно достал из холодильника эти тяжелые яуфы, кухонным ножом срезал старую и сухую уже изоляционную ленту и нетерпеливыми руками сорвал присохшие крышки. Пять чистых алюминиевых коробок с наклейкой «Зима бесконечна» лежали в первом яуфе и еще четыре – во втором. Девяносто минут экранного времени…
Сидя прямо на полу и обламывая ногти, я открыл первую коробку, выхватил из нее тяжелую бобину широкой пленки и спустил первые кольца с цифрами от «10» до «0». После «0» был крест и – вот они, первые кадры моей картины! Вот этот промороженный ночной Свердловск и темный поток рабов, идущих в проходную Уралмаша!
Судорожно сбрасывая витки пленки и поднимая эту пленку на просвет, я снова слышал хруст ботинок и валенок по грязному снегу, снова видел лица в фурункулах с клубами пара над головами…
Нетерпеливые гудки такси послышались с улицы. Я опомнился, подскочил к окну.
Шофер-«подсолнух» стоял на противоположном тротуаре и показывал мне на свои наручные часы.
Я кивнул, быстро смотал первую часть фильма, сунул в коробку, а затем все девять коробок с фильмом запихнул в свой чемодан, где были только две пары рубашек, пара трусов, носки и сумка с остатками американских сувениров. А когда подошел к двери и стал снова открывать замки-засовы, только тут до меня дошло, что это ради сохранности моего фильма Костя соорудил тут такую систему защиты.