Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
Марфа сидела немного поодаль от Филарета. Что они думали оба? Розно думали, как видно. А царь что-то бледен и смутен лицом. Гости с нетерпением ожидали, кого пожалует царь своей чашей. С кем будет милостив Филарет? Кого обнесёт первыми своей чашей?
Наготове были стольники, чтобы разносить напитки и вина, наготове был кравчий, главный радетель о царском питье. Чего гости, однако, ожидали? Они незаметно переводили взгляды с царя на патриарха, затем на Михаила Салтыкова. Ещё, казалось, не так давно он наряжал вина царю, потом его сменил
— Дозволь, государь, службу тебе сослужить! Государыня-матушка сказывала, какое целение надобно тебе от простуды. Чаша романеи да молитва матушки любую хворь сымут...
Царь улыбнулся и, встретившись с сочувственным взглядом матери, велел стольнику, который особо прислуживал ему, передать свою чашу Михаилу Салтыкову. Тот взял её и вышел, но вскоре вернулся и протянул царю чашу, до краёв наполненную вином.
— Жалую своей чашей братьев моих Бориса и Михаила! И да снизойдёт на нас доброе согласие! — произнёс государь.
Марфа одобрительно наклонила голову, а лица братьев просияли. Эта честь, оказанная им на миру, была добрым знаком. Авось гроза, кою предвещало им вмешательство Филарета в дело Марьи Хлоповой, минует их. А Борис к тому же ожидал ещё и поставления в боярский чин.
Наблюдавший эту сцену Филарет ничем, однако, не выдал своих чувств. Он пожаловал свою чашу князю Воротынскому. Может быть, он хотел этим показать своему сыну-царю, что жаловать надо достойных? Многие увидели в этом поступок, как бы поперечный ему.
Князь Иван низко поклонился Филарету и принял чашу. Пир пошёл своим ходом. Посыпались заздравные тосты, весёлые шутки. Лишь князь Воротынский казался безучастным к общему оживлению. Он грустно всматривался в лицо царя. Это было лицо дитяти, которому дали желанную игрушку. Он улыбался, но с лица его ещё не сошла как будто тревога: а вдруг отнимут? «Старшее поколение бояр, что всегда поддерживало царя, уходит. Их место занимают лихоимцы, жадные до власти и денег. Добро ещё, что у патриарха твёрдая рука...» — думал князь Иван.
Неожиданно раздался непонятный шум. Отворилась дверь в палату, и в ней показались скоморохи. Стража и кинувшиеся на помощь слуги гнали их обратно, но двое скоморохов, державшиеся ближе к стене, юркнули в залу. Охранники тотчас же кинулись к ним, но вдруг прозвучал властный голос Филарета:
— Пусть войдут!
Один из скоморохов, в пёстрых лохмотьях, разрисованный красками под кота, сделал несколько шагов в сторону патриарха.
— Чашник, подай скомороху вина! — велел Филарет.
Скоморох, похожий на кота, не спешил, однако, принимать чашу.
— Низко кланяюсь тебе, высокий владыка, на добром слове.
Оглядев присутствующих, он добавил:
— Всякий пьющий вино мудрее не делается.
Филарет рассмеялся.
— Не преподносишь ли ты, скоморох, и нам свою мудрость?
Раздался
— Не отрицаюсь, высокий владыка.
— И в чём же твоя мудрость? — смеясь, спросил Михаил Салтыков.
Скоморох смерил его долгим взглядом.
— Ты никак Михалка Салтыков будешь? Тот самый Михалка, что своей волей тягловые поборы делал. А намедни сёла норовил себе отписать. Ты да ещё брат твой Бориска. Глаза завидущие, а руки загребущие...
Последние слова скомороха покрыли гневные вопли братьев Салтыковых:
— Государь, вели гнать скоморохов! Они бесчестят тебя!
Марфа остановила на Филарете гневный взор, очевидно, считая его главным виновником происходящего. И хотя скоморох удалился, Михаил Салтыков продолжал кричать о бесчестье, нанесённом государю.
Тогда Филарет голосом, не терпящем возражений, повелел ему перестать:
— Холоп не может обесчестить господина, тем более царя!
Гомон стих. Пир пошёл своим порядком.
ГЛАВА 69
СУД И НОВЫЕ РАСПРИ
История со скоморохами породила много кривотолков. Одни винили Филарета: это он-де позвал на пир скоморохов, дабы обесчестить братьев Салтыковых. При этом жалели сердобольную игуменью Марфу, говорили о её добром влиянии на царя. Иные даже называли её страдалицей, которой приходится терпеть обиды и незаслуженные укоризны от жестокосердного Филарета. Лишь редкие люди осмеливались высказать истинное суждение о наглых и вороватых Салтыковых и мирволившей им царской матери.
Филарет знал о превратности изменчивой молвы. Он давно примирился с тем, что даже люди из его окружения считали его одни лисой, другие — волком. До него дошёл такой разговор о нём:
— Филарет-то думает нам укорот дать.
— Это как же?
— А так... поначалу отменит старину, а там и вотчины лишит да в казну и отпишет.
— Это как же?
— А хитростью.
— Навряд ли хитростью. Кто вошёл в чин волком, тому лисой никогда не бывать.
В такой обстановке, наперекор недоброжелательной к нему молве, Филарет решил дознаться истины, обелить правых и наказать виноватых.
В Нижнем Новгороде дожидалась своей судьбы несчастная царская невеста Марья Хлопова. У Филарета были основания думать, что её пытались отравить.
Обговорив со своим сыном Михаилом предстоящее судное дело, Филарет решил совместно с ним созвать совет из людей, которые не стали бы кривить душой. Туда вошли Иван Никитич Романов — брат Филарета, князь Иван Борисович Черкасский и князь Фёдор Иванович Шереметев.
Совет призвал для начала главного свидетеля — отца невесты Ивана Хлопова. Тот объявил, что дочь заболела во дворце, а в ссылке она была совершенно здорова. То же самое свидетельствовал и духовник.