Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
Какие же были у братьев Салтыковых основания провозгласить болезнь царской невесты неизлечимой? Царь и Филарет решили послать боярина Фёдора Шереметева и чудовского архимандрита Иосифа вместе с врачами в Нижний Новгород, чтобы убедиться подлинно, что Хлопова здорова. Следователи нашли царскую невесту в полном здравии. Боярин Шереметев спросил её, отчего она занемогла, когда была во дворце, и Марья Хлопова ответила, что супостаты задумали её извести. Отец её Иван тоже утверждал, что дочь отравили Салтыковы.
Проделки Салтыковых и их злой умысел были очевидны. Был составлен указ об их ссылке. В этом указе было написано,
Однако наказание было милостивым. Старшего Салтыкова, Бориса, сослали в Галич, пригороды которого считались имением Салтыковых, Михаила — в Вологду, а их мать — в Суздальский монастырь.
Но дальнейшие события приняли неожиданный оборот. Царь объявил, что хотя Марья Хлопова и здорова, он на ней всё равно не женится. Филарет понимал, что тут были интриги Марфы, которая в делах семейных была прозорливее и сильнее его. Для начала он обратился с укоризной к сыну. Михаил плакал, но твердил одно и то же:
— Жениться на Марье Хлоповой не стану.
— Ты понимаешь ли, сын, что и свои люди, а тем более иноземные станут говорить: «Такова-то у русских честь царская»?
— Не могу, государь-батюшка, жениться на Хлоповой. Что хочешь делай — не могу.
— Поверил в затейливые доводы матушки? — осторожно наступал Филарет.
Михаил подавленно молчал.
— Как пойти против родительской воли? Или я тебе не родитель?
— Виноват, государь-батюшка. Отпусти мне мою вину. Нет у меня воли прекословить матушке.
— Грозилась проклятием? — строго спросил Филарет.
В лице Михаила что-то дрогнуло. Филарет сокрушённо опустил голову. Он видел, что сын его устал от злобной суеты Салтыковых, от борьбы за невесту. Его мягкая натура хотела покоя и мира. А покоя не было, и этим Марья Хлопова стала ему немилой.
Филарет понял, что Михаилу надо искать другую невесту. Но с Марфой у него будет разговор особый. Ей лишь спусти — снова оседлает и его и сына.
Неожиданно Марфа сама пришла к нему. Деспоты по натуре обычно отличаются нетерпеливым нравом, а может быть, она не была уверена в своей окончательной победе.
Филарет сидел в своём кабинете и читал письмо из Казанской епархии, когда вошла Марфа.
— Садись, матушка, — кивнул он.
Отложив в сторону письмо, он добавил:
— Знаю, зачем пожаловала. Нелегко идти грозой на собственного сына, тем более на царя.
От этого укора Марфа зло прищурила глаза.
— Это ты навёл грозу на всю державу. В галичских деревнях холопы умирают с голоду, а недоимки тебе плати. Когда это было, чтобы налоги брали даже с сохи? За ведро воды, принесённое с речки, плати, за поваленное дерево — опять же прибавка к пошлине. Зато ярыжкам да целовальникам раздолье.
В злобе своей Марфа всё смешала: и правду, и прямую ложь. Филарет
— Дивлюсь тебе, Марфа. Или ты запамятовала, сколь суров был сын твой царь Михаил, когда дело шло о недоимках? И не ты ли сама повелела связать верёвками и кинуть в холодный овин холопа, который не осилил возложенное на его двор тягло? Мне сказывали, что того холопа спасли от смерти бродяги, услышавшие стоны из овина. Так в чём же ты хочешь меня обвинить? Да, я бывал суров, но бывал и милосерден. Спроси о том галицких крестьян... «Зачем я об этом? Словно оправдываюсь перед ней... Ужели она взяла надо мной такую силу?» — мелькнуло в уме Филарета. Марфа тут же поймала его на слове.
— Вот о ближних наших крестьянах я и хочу спросить тебя. Не ты ли наложил запрет на их обельные [36] грамоты?
— О каком запрете ты говоришь, Марфа?
— Вот и выходит, что не у меня, а у тебя короткая память...
Он терпеливо молчал, зная её манеру «тянуть душу».
— Да, ты наложил запрет на обельную грамоту для семьи домнинского старосты Ивана Сусанина.
Филарет изумлённо слушал.
— Ну, что молчишь? Теперь моя очередь сказать: «Дивлюсь тебе, Филарет». Или ты запамятовал, что Иван Сусанин жизнь положил, чтобы отвести ворогов от Ипатьевского монастыря, где укрывалась я с Михаилом?
36
Обельный — освобождённый от податей и повинностей.
Так изматывать душу ложными словесами могла только Марфа.
— То дело давнее, и меня на Москве не было. Что же ты сама не порадела семье домнинского старосты? Мне ведомо, что она обращалась к тебе, уповая на твоё доброе сердце.
Марфа несколько смутилась. Укоряя его, она не знала, что ему известно о хлопотах семьи Сусанина. Филарет понял, что она попала впросак, и решил наступать дальше.
— Или ты не дала обельную грамоту крестьянам Тарутиным после поставления сына на царство за то, что они в дни твоей ссылки были добры к тебе? Или это больше заслуги Сусанина перед отчизной? Тарутины ничем не жертвовали, а Сусанин отдал свою жизнь за нашего сына... И ещё спрошу тебя: разве тебе неведомо, что зять Сусанина, Собинин, обратился с просьбой о выдаче ему обельной грамоты вдругорядь — после моего возвращения из плена?
Марфа некоторое время молчала. Ей было неприятно, что Филарет как бы принизил её, упрекнув за самоличное решение поставить Тарутиных выше Сусанина. Но она скоро нашлась:
— Так Тарутины живут одной семьёй, у Сусанина же сын помер, а дочь — отрезанный ломоть.
— Не о том говоришь, Марфа. Заслуга Сусанина перед державой столь велика, что имя его прославится в веках. А про Тарутиных никто и ведать не будет. Вот почему я дал зятю и дочери Сусанина обельную грамоту.
— То не ты дал, а царь.