Московский Ришелье. Федор Никитич

Наполова Таисия Тарасовна

Немирные случаи были делом нередким в самой духовной среде. Требовалось много сил, чтобы справиться с этой общей бедой. Разбои, насилие и прямые надругательства над верой были довольно распространённым явлением, особенно на Севере и в Сибири. Но Филарет видел в этом не только вину отдельных людей, но и следствие Смуты. Люди привыкли обманывать, присваивать чужое и даже убивать из корысти. Чья сила — тот и прав. Миром правил грех, и само правосудие было у него в услужении.

Как лицо духовное Филарет видел спасение в вере, как мирянин — в правосудии. Он сурово преследовал всякое беззаконие и прославлял святых людей, подобных Дионисию. Он хорошо знал историю

Руси и понимал, что во многих испытаниях её спасали не только рука великого князя или царя, но и величие духа её церковных пастырей, подобных митрополитам Петру и Алексию, преподобному Сергию Радонежскому, святейшему патриарху Гермогену.

Удивительно ли, что в Смутное время был подъём религиозного чувства, который и спас Русское государство. Этому способствовали и многие духовные пастыри: патриарх Гермоген, подвигнувший на подвиг ополчение Минина и Пожарского, за что и был брошен в темницу; архиепископ Феоктист Тверской, замученный поляками за то, что его паства сохранила верность присяге; Иосиф Коломенский, которого пан Лисовский, прославившийся своей жестокостью, приковал к пушке; архиепископ Смоленский Сергий, погибший в польском плену...

Святейшего Гермогена Филарет особенно почитал и в трудные минуты часто пытался представить, как поступил бы тот на его месте. В молитвах своих Филарет всякий раз вспоминал подвиги отцов церкви и повторял: «Да будет благословенна Русская земля, что святится такими людьми!»

ГЛАВА 71

МИРСКИЕ ЗАБОТЫ

В конце утомительного дня Филарет часто спрашивал себя: «Кто из русских людей, облачённых высших духовным саном, имел на своих плечах ещё и сына-царя?» По многим признакам Филарет догадывался о влиянии на сына его матери. С этим приходилось мириться. Филарет уже подосадовал на себя, что пробудил в Марфе мнительность и гнев, когда бросил ей упрёк за её вину в драматической судьбе Дионисия. А всё нрав его — запальчивый: каким был в прежние годы — таким и остался. Марфа, видно, сыну пожаловалась.

Между тем предстояло сватовство сына. Хлопова продолжала жить в Нижнем Новгороде, лишь «корм» ей увеличили вдвое. Семейный выбор остановился на княжне Марье Владимировне Долгорукой. Но Марфа весьма нерадостно принимала участие в заботах о сватовстве, и это было дурным знаком. Род князей Долгоруких — древний и знатный, и Марфа, по-видимому, опасалась, что Долгорукие потеснят её родню — Салтыковых.

Свадьба, однако, получилась на славу. Было 19 сентября 1624 года. Сам патриарх соединил руки молодых. Праздновали не один день. Ликовала вся Москва. На площадь выкатили двести бочек мёда и триста бочек пива. Москва оглашалась радостными кликами. И во дворце давно не помнили такого пира. Столы были поставлены в четыре ряда по двести человек. Под балдахином за малым столом сидели царь с царицей и патриарх.

Потекли первые счастливые дни. Михаил души не чаял в своей царице — доброй, ласковой, красивой. Только отчего была в ней какая-то неуверенность и боязнь? Вскоре она занемогла и скончалась. В народе говорили, что царица была «испорчена».

Позже Филарету часто представлялись милые черты царицы, и долго не покидали его смутные мысли, что он словно бы повинен в этой беде. Удивительно, что несчастье с Хлоповой случилось до его приезда, и смерть царицы Марьи приключилась тоже в его отсутствие. Будто кто-то выжидал удобное время, чтобы совершить злое дело.

После смерти Марьи Долгорукой Филарет как-то опал

душой. В домашние дела не мешался, и выбор третьей невесты прошёл как бы мимо него. Он знал, что Марфа сама выберет невесту незнатную, чтобы после можно было верховодить царицей, а значит, и царём.

Так оно и вышло. Скликали шестьдесят невест, именитых да красивых, назначили смотрины, но близким людям было известно, что это делается для порядка, невеста уже выбрана. Мать ещё загодя, до смотрин, показала Михаилу дворцовую прислужницу, дочь незначительного можайского дворянина Евдокию Лукьяновну Стрешневу. Всем взяла эта избранница Марфы — высокая, статная, краснощёкая, со светло-русой косой. Она покорила Михаила ласковым притягательным взглядом и мягкими манерами.

После женитьбы сына на Евдокии Стрешневой Марфа утихомирилась: видимо поняла, что сумеет влиять на сына-царя через покладистую невестку и станет делать всё по-своему, но только похитрее.

В эти дни Филарету было не до семейных дел. Из Новгорода Великого, из Спасского Хутынского монастыря продолжали приходить тревожные вести. Он знал, что мятежники и смутьяны пытали архимандрита Феодорита — по ложному доносу и вопреки воле митрополита. Глумились и над самим митрополитом — в Софийском соборе, прилюдно. И вот новая весть: митрополит Афоний тяжело занемог, не вынеся позора и надругательств. И ещё одно тревожное известие: к буйному монаху Брюханову приехал неведомо откуда взявшийся монах, и они чинят беспорядки в монастыре. Ясно, что в Новгороде взяли волю опасные тёмные силы.

Филарет решил поехать в Новгород, с тем чтобы самому во всём разобраться. Некогда, в ранние свои годы, он скакал туда с незабвенным царевичем Иваном, своим братом, и грудь распирало от гордости, что едет в царской свите бороться с крамолой, свившей себе гнездо в Новгороде. Какой же короткой показалась ему в те дни дорога!

А ныне карета подпрыгивала на каждом ухабе, и казалось, не будет конца пути.

Он не стал останавливаться в Хутынском монастыре, а проехал через детинец прямо к Софийскому собору. На месте ему сообщили, что митрополит после пережитых потрясений лежит больной и более суток не приходит в себя. Филарет велел позвать лекарей и вылечить митрополита за щедрое вознаграждение. Затем он поднялся по соборной лестнице и, минуя папертный навес, прошёл к двери, ведущей в особый притвор, где, как сказали ему, митрополит принимал и монастырскую братию и прихожан.

Войдя, он перекрестился на иконостас и оглядел притвор, похожий на келью; небольшой стол ближе к углу и скамьи возле стен. В своей богатой треволнениями жизни Филарет привык действовать, судя по обстоятельствам. Так выходило и теперь. Предстояло навестить больного митрополита и пришедшего в себя после тяжёлых пыток архимандрита. Откушать Филарет решил в этой келье, поручив своим прислужникам разобрать дорожные корзины.

Не успел он распорядиться, как резким рывком открылась дверь и вошёл высокий седой монах. Поклонившись, он оглядел притвор и, остановив странный взгляд на Филарете, произнёс громким, приятно-певучим голосом:

— Удостоен чести звать в гости святейшего патриарха в Хутынский монастырь.

Филарет не сразу распознал в седом старике знакомые черты. «Не тот ли это неведомый монах, что прибыл в Хутынский монастырь?» — мелькнуло у него.

— Авраамий Палицын? — не совсем уверенно уточнил он.

— Твоя милость угадала.

— Но ты был сослан в Соловки.

— Или в приговоре было сказано: «На вечное житие»?

— И всё же по чьей воле ты здесь? — строго спросил Филарет.