Московский Ришелье. Федор Никитич

Наполова Таисия Тарасовна

— А ты, Борис, как поглядеть на тебя, статью не вышел. Ну да не беда... Девкам люб? Что молчишь? Люб али не люб?

— А зачем мне девки? У меня жёнка лихая...

Иоанн снова засмеялся, произнеся забористое словечко. Борис, избегавший таких разговоров, перевёл на другое:

— Недужные мысли в баньке смываются лучше, чем на молитве.

— Ты о каких недужных мыслях говоришь, Борис?

— А таких, что дьяволом насеваются.

— Отчего-то про дьявола в бане вспомнил?

Борис многозначительно молчал. Некоторое время оба плескали на себя

из шаек щелочной водой, потом водой лёгкой, душистой. Иоанн понимал, что в молчании Бориса был намёк, но не спешил переходить к тяжёлой теме.

Вышли в предбанник. В былые времена царь пел тут песни. Любил он петь про казака, который «гуляет по Дону», про Ермака Тимофеевича, про взятие Казани, а то запевал песню кабацкую, непристойную. Но ныне песни на ум не идут, хотя миновали сороковины по смерти сына. Песен царю уже не петь. Посмеяться — на это его ещё хватало.

Из мыльни набивался пар, тускло светили шандалы со стен. Тихо текла беседа, которой суждено было иметь громкие последствия.

— Ты пошто ведомостям на Микиту хода не давал? — спросил Иоанн.

«Ведомости» — это донос на Никиту Романовича: он через несколько дней после похорон царевича Ивана устроил дома праздник. И песни пели, и танцев много было. Царю — горе, а им веселье. Усердные Годуновы хотели сослужить службу царю, доведя до него «правду» о непристойном поведении дядьки покойного царевича. Но Борис якобы удержал родственников от этого шага, о чём и стало известно царю.

— Отпусти, государь, вину неразумному, ибо истинно по неразумию допустил он веселие в дни такой горести.

— По неразумию, говоришь?

Голос Иоанна набирал гневную силу.

— Не сердись, государь! Испей кваску!

Борис подал царю по особому рецепту приготовленный «моржовый» квас. Иоанн сделал несколько глотков. Борис мельком взглянул на длинные ноги царя, прикрытые исподним бельём, потом перевёл глаза на слюдяное оконце, заиндевевшее от мороза. Ему явно не хотелось встречаться взглядом с царём. Он знал, что, уклоняясь от прямого доноса на Захарьиных, он распаляет гнев Иоанна на своего шурина. Выждав время, Годунов посмотрел прямо в лицо царя и сказал, будто бы и не в обличение Никиты Романовича:

— Дьяк Андрей Щелкалов принимал ныне иезуита Поссевина и с ним пана Сапегу.

Он произнёс это как бы между прочим, помогая царю облачиться в домашний кафтан.

Иоанн нахмурился. Какие виды у этого иезуита на дьяка и ведомый им Посольский приказ? Когда Поссевин был во дворце, он ни словом не заикнулся, есть ли у него нужда посетить Посольский приказ, и вдруг пожаловал в хоромы к дьяку. Неспроста это. Иоанну припомнились речи Поссевина, хвала польскому королю. Усерден без меры. Даже пристава, что сопровождал его, хотел обратить в латинство. А ныне вместе с ним «усердствует» и главный дьяк. Надо бы дознаться, отчего Щелкалову немила отеческая вера? Какую выгоду для себя увидел он в планах посланца Папы Римского? Окатоличить Русь и подчинить её короне польского короля? Сначала поляки завоюют Ливонию, а затем и все важные русские земли?

— И как

ты думаешь, Борис, что на мысли у Андрея Щелкалова? Ужели он захочет переметнуться в безбожную Литву?

— Не ведаю, государь!

Но в голосе Годунова опасная уклончивость, намекающая на измену. Щелкалов давно нелюбезен ему. Слишком большую силу взял в державе и богат так, что хоть с царём потягаться. Нелюбезен он Борису и дружбой с Захарьиными и Богданом Бельским. Вместе они составляют опасное противодействие Годуновым. Им нипочём и то, что Годуновы с самим царём породнились.

От Иоанна не укрылись уклончивые нотки в голосе любимца. Он зорко вгляделся в его лицо.

— Ежели Щелкалов куёт измену, пошто нам о том ране было неведомо?

Царю не хотелось затевать изменное дело против своего всесильного канцлера. В руках Щелкалова все наследственные акты, все родственные книги. Он во всех делах сведущ. Иоанн часто прибегал к его совету и не раз признавался, что его главному дьяку ведомы все дипломатические хитрости и с его указания он, царь, правит многие дела в сношениях с иноземными державами. Кого сравнять с ним?

Годунов некоторое время молчал. Он твёрдо держался правил уклончивой игры и ответил ещё более уклончиво:

— Бездельна та мышь, что токмо одну лазейку знает.

Это был намёк на связи дьяка Щелкалова с влиятельными вельможами в державе. Мысли Иоанна лихорадочно заработали. Он знал, что Щелкалов вместе с Бельским и Никитой Романовичем недобро относится к английскому послу Боусу. Тот жаловался, что вельможи чинят ему тесноту. Иоанн не одобрял действий своих вельмож. Сам он был настроен на дружбу с Англией, надеясь, что она в союзе с ним пойдёт против Польши и Швеции. Но ежели и далее Щелкалов вкупе с Никитой Романовичем да Богданом будут вредить Боусу, дело порушится.

— Про лазейки мы проведаем. А ты, Борис, пойди к постельничему и спроси, хорошо ли нагрета постель. И так ли подогрето вино? Я ныне рано лягу почивать. А поутру заходи ко мне: совет твой нужен.

Они шли тёмным коридором, что вёл из мыльни в царёву спальную палату. Тускло светили стенные шандалы. Годунов помог царю подняться по лестнице. Их встретил царский постельничий. Борис ушёл в свои хоромы.

ГЛАВА 28

ВРАГИ

После смерти сына Иоанн начал часто недомогать. В один из таких недужных дней царь созвал в малой тронной палате своих ближников. Он был слаб, спиной опирался о мягкую спинку трона. Руки лежали на подлокотниках, на запястьях подрагивали чётки. При взгляде на него многие думали: «Горя в миру и самому царю не скрыть».

— Вам ведомо, что я объявил боярам свою волю. Божиими судьбами, а по моему греху царевича Ивана не стало. Фёдор не может править государством, и я сам понуждаю вас назвать того, кто способен занять царский престол, ибо я в своей кручине не чаю себе долгого живота, — тихим голосом произнёс Иоанн.