Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
Никита Романович что-то обдумывал. Однажды он позвал Фёдора в конюшню. В руках у него была уздечка.
— Вот подарок соседа нашего Ивана Васильевича Шестова.
Фёдор знал толк в лошадиной сбруе. Это была сборная упряжная узда, явно иноземная. Ремни покрыты узорчатой отделкой, нащечные ремни, налобник и намордник мягче и шире обычных. Подвесок с красивой турецкой кистью. Надглазники из обычной мягкой кожи. Четыре повода у мундштука попрочнее наших. Недаром говорят: «Узда дороже лошади». А турки не только говорят, но и делают отменную узду.
Довольный впечатлением, которое
— Турецкое?
— Персидское, — с гордостью ответил Никита Романович, и на лице его было написано: «Такого и у царя нет!»
«Неужели мне?» — промелькнуло в уме Фёдора. Однако Никита Романович тут же рассеял его надежду, сказав:
— Ежели подарок хорош, доброму быть и отдарку. Да и сосед наш, Иван Васильевич, знатен и добронравен. Ему сия честь по душе будет.
— Меня-то пошто в грех вводишь, дразня этакой красотой? — усмехнулся Фёдор, стараясь за шуткой скрыть раздражение.
— Не завидуй. И тебе будет подарок не хуже. Не торопи события. А пока свези сие седло соседу нашему, князю Шестову.
— Не неволь, отец! Не поеду!
Никита Романович вгляделся в хмурое лицо сына. Ишь как упрямо и сердито застыли уголки рта!
— Я бы тебя не неволил, Федюня, да слово сорвалось. Сказал соседям: приедет-де к вам сын с отдарком. Али хочешь, чтобы отца брехуном ославили?
— А в посмех нас обратят — это лучше?
— Как так? — не понял Никита Романович.
— Уздечку тебе соседи прислали в подарок — думаешь, без умысла? Мы, мол, Захарьиных уздою подтянем, в шоры их возьмём...
— Ты, Фёдор, скоро в умники попал, да из дурней вышел ли? Зачем бы наш сосед стал строить такие каверзы, ежели он ждёт, когда мы сватов засылать к нему будем? Да ежели бы и пришло ему такое на ум, наш отдарок також в кон попадёт. Тех, кто захочет нас в шоры взять, мы и сами заседлать можем.
Долго ли, коротко ли длился разговор отца с сыном, но утром следующего дня Фёдор уже подъезжал к усадьбе Шестовых. Давно не бывал он у соседей, оттого вначале он подумал, что забрал несколько левее. Места показались ему незнакомыми. Там, где были обширные кустарниковые заросли, за которыми начинался выгон для гусей, ныне широко раскинулся сад с примыкающими к нему огородами и с разбросанными по ним чучелами. Но вскоре Фёдор узнал деревеньку Шестовых, хотя вид её тоже был не прежний. Заметно выделялись новые хаты, покрытые добротным тёсом. Многие подворья были хорошо обихожены. Слышался скрип колёс и колодезного журавля. Только боярский терем, казалось, не был подвержен влиянию времени и не хотел меняться. Обширный дом в два этажа с пристройкой радовал глаз дивным деревянным узорочьем. Карнизы под крышей, наличники окон ласкали взгляд тонкой искусной резьбой. Чисто выскобленный тёс, прикрывавший пристройку, блестел на солнце точно зеркало.
На подворье была суета. Запрягали лошадей, загружали мешками телеги, раздавались звуки
Фёдор поднял глаза. Из окна выглянула пригожая девица в кокошнике. Тугие щёки и выбившиеся из-под кокошника тёмные пряди волос нежно золотились на солнце, но небольшие глаза были строгими. Девица, думая, что её не видно за слюдяным покрытием окна, внимательно смотрела на спешившегося в эту минуту Фёдора, смотрела так, словно знала, кто он и зачем приехал. Фёдору стало немного не по себе. Он догадался, что это и была хозяйская дочь Ксения.
В эту минуту раздался резкий властный голос хозяйки:
— Огрей его плетью, не смотри, что барин!
Показалась и сама хозяйка, низенькая, полная, в красном, тканном серебром сарафане, с кикой на голове. Но тут её маленькие острые глазки заметили знатного гостя, и она перестала браниться.
Фёдору захотелось тотчас же уехать. С ним и прежде такое случалось. Стоило ему появиться среди людей, как с него слетала свойственная ему насмешливая беспечность, возникала хмурая приглядка к окружающему. Он плохо воспринимал то, что творилось, собственная мысль билась, словно в тенётах, и хотелось скорее оседлать коня.
Между тем лицо хозяйки при виде Фёдора враз смягчилось. Она спросила:
— Издалека, чай, прибыли? И чей же будете?
— Сын Никиты Романовича Захарьина.
— Пойдёмте, гостечка дорогой, в наши палаты! Пропуская гостя вперёд, она пошла за ним следом и, пока шли в столовую, всё смотрела на ящик в руках гостя.
Чувствуя её женское нетерпение, Фёдор вынул из ящика седло и положил его на скамью.
— Это от Никиты Романовича твоему хозяину.
Хозяйка даже руками всплеснула — так понравился ей подарок.
— Знатное седло... Ни у кого такого нет, — произнесла она, погладив рукой голубую эмаль и чеканный орнамент на золотой оправе.
С минуту она благоговейно молчала, затем сердито зыкнула на дворецкого, который робко заглянул в дверь, пропуская в столовую ароматы кухни.
— Чего уставился? Вели нести угощение.
Тем временем дом наполнился соблазнительным запахом блинцов на топлёном масле, расстегая с сомом и травяными приправами и ароматом колбасы, запечённой в луке. Для любителя поесть эти запахи были приятным искушением. Фёдор, ещё минуту назад собиравшийся уехать, теперь сидел с хозяйкой, отвечая на её вопросы.
— Эко оружие у тебя... Не видывала такого.
Хозяйка потрогала серебряную фигурную рукоятку оружия, погладила пальцами дорогие каменья, которыми она была отделана.
— Где добыл такое-то?
— В оружейной лавке.
— И сколько денег отдал?
— Много... — улыбнулся Фёдор.
— А в сумке у тебя что?
— Пороховница.
— Покажь и пороховницу.
«Ну ты, матушка, и дотошная», — подумал Фёдор, но пороховницу показал. Она была из блестящего перламутра в оправе. На дне пороховницы имелось углубление, напоминающее раковину.