Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
— Ты не ответил на мой вопрос, Лев Иванович. Какая нужда привела тебя в сей загородный дворец?
Сапега ответил не вдруг, дожевал кусок ароматной зайчатины, вытер руки рушником, лежавшим у него на коленях, потом указал глазами на пана Стадницкого.
— Сей гость твоей боярской милости — отменный рисовальщик. Он делал артистичную парсуну [27] пану Замойскому, и пан щедро наградил его и держит парсуну у себя в замке... Пан Стадницкий учился сему ремеслу у италийских рисовальщиков. Ныне он
27
Парсуна (искажённое персона) — произведение русской станковой портретной живописи конца XVI — начала XVII в., сохранявшей ещё ряд условностей иконописи.
Фёдор с удивлением посмотрел на молодого поляка. Вытянутое бледное лицо, рыжие волосы, взбитые хохолком, общее впечатление одновременно слабости и упорства.
— Я должен огорчить пана Стадницкого. У меня и на. мысли не было о парсуне.
Молодой гость понял из речи хозяина только слово «огорчить» и, весь встрепенувшись, заговорил по-польски. Сапега перевёл:
— Художник говорит, что не посмеет затруднять ясновельможного боярина. Позировать ему не надо. Рисунок у него готов. Он сделал его на пиру у князя Сицкого, никто не заметил его работы. И ныне пан просит боярина посмотреть парсуну. Коли что не так — можно будет исправить.
Не успел Фёдор ответить, как пан Стадницкий развернул перед ним среднего размера холст. Рисунок был тонким, искусным. Фёдор с живым любопытством вглядывался в собственное изображение. Чутьё это какое-то или дар особый, но поляк уловил в лице русского боярина важность без малейшей спеси и аристократическое достоинство. В портрете можно было угадать тонкие породистые черты покойной матери Фёдора, княжны Горбатой-Суздальской, из рода Шуйских. Фёдор и сам не подозревал, что так похож на неё.
Художник был доволен произведённым впечатлением. Но Фёдор молчал. Мелькали совсем иные мысли: о незабвенной матушке, о князе Василии Шуйском, что был так добр к нему. Не оттого ли, что угадывал в нём отдалённые черты своего рода?
— По какому случаю художник намалевал сию парсуну? И чего он хочет от меня? — спросил Фёдор, стараясь понять, какой интерес имеет Сапега в сей парсуне.
— Он чает завершить свой помысел в присутствии вашей светлости, — ответил Сапега с самым бесстрастным видом. — Мы с тобой сядем к окну. Я привёз тебе важные вести и доподлинно их тебе передам. А пан Стадницкий будет рисовать.
Фёдор смотрел на Сапегу, догадываясь, что на уме у него какая-нибудь каверза. Он не понимал таких людей. Сам жил по обычаю: «Коли вымолвить не хочется, так и язык не ворочается». А у Сапеги чем злее весть, тем охотнее слетает она у него с языка.
— Да будет ведомо твоей боярской милости, — со свойственной ему иронической приправой начал он, — собор, о коем так хлопотал князь Василий Иванович, состоялся. Годунов всем собором избран на царство. Об иных лицах никто и не помышлял, — колко добавил он,
Некоторое время Сапега молчал, вглядываясь в лицо Фёдора Никитича и желая понять, как он проглотит эту пилюлю.
— Об этом многие знали загодя. Новость твоя невелика, — спокойно отозвался Фёдор, хотя в глазах его появился опасный блеск. — Нам ведомо было, что патриарх учинит малый крестный ход в Новодевичий монастырь.
— Не знаю, малый или великий, но возле монастыря на Масленицу собралось всенародное множество и моление было слёзным. Ваш верховный поп добре знает своё дело.
— И всё же отказ тот был затейливым?
— Отнюдь. Все доводы Бориса Фёдоровича были прежними. Вот доподлинные слова вашего великого отказника: «Как прежде я говорил, так и теперь говорю: «Не думайте, что я помыслил на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя».
— И много пришло бояр?
— Довольно. Кручинились меж собой, исчисляли все доводы, на чём им стоять, чтобы и впредь слёзно молить отказника согласиться на царство.
— Довольно о том. Доводы те ведомы нам. В них прямая неправда.
В глазах Фёдора снова появился жёсткий блеск. Помолчав, он продолжал:
— Царь Иван поручал сына Фёдора и супругу его Ирину не Годунову, а родителю моему незабвенному Никите Романовичу, да Богдану Бельскому, да князю Шуйскому.
Недовольный своей запальчивостью, Фёдор остановился.
— Не помышляет ли боярин довести о том до соборного множества народа? — спросил Сапега в знакомой Фёдору манере допроса.
— Ясновельможный пан ныне зело язвителен.
— Что поделаешь! Таким меня Господь сотворил. А в тебе мне то не нравится, боярин, что речи ты не до конца ведёшь.
— У нас на Руси говорят: «Не любо — не слушай».
Фёдор сделал движение встать. Сапега миролюбиво положил руку ему на плечо:
— Не сердитесь, боярин. Будь ласка!
За окном раздался звук подъехавшей колымаги. Фёдор вгляделся и узнал своего родича князя Сицкого.
Встретил его ещё на пороге, обнял. От него не укрылось, однако, как неприятно был поражён Сицкий, увидев Сапегу. Когда князь обменялся с польским послом холодным поклоном, тот вышел из палаты.
— Сказывай, с какими вестями прибыл, — обратился к Сицкому Фёдор.
— Двинулся крестный ход к Новодевичьему монастырю. Патриарх Иов поднял все чудотворные иконы. Из монастыря вынесли икону Смоленской Божией Матери. За нею вышел Годунов и остановился перед образом Владимирской Богородицы. Перекрестился на икону, упал перед ней на колени и со слезами возопил: «О, милосердная царица! Зачем такой подвиг сотворила, чудотворный свой образ воздвигла с честными крестами и со множеством иных образов? Пречистая Богородица, помолись обо мне и помилуй меня!» Всё с тем же видом умиления приложился он к другим иконам, затем подошёл к патриарху и обратился к нему с горестной укоризной: «Святейший отец и государь мой Иов-патриарх! Зачем ты чудотворные иконы и честные кресты воздвигнул и такой многотрудной подвиг сотворил?»