Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
Не менее трудно примениться и к нравственному настрою тех лет. Неподалёку от окон, за которыми сидели пирующие, тянулся залитый водой ров, куда метали головы казнённых, и порой до стен дворца долетали стоны и вопли несчастных, подвергаемых пыткам. А во дворце звенели потешные колокола, играли гусли, смеялись гости. Они были одеты со всевозможной роскошью. Царь и его приближённые сбрасывали монашеские маскарадные одежды. Даже слуги были одеты богаче иных земских дворян. За время пира они трижды являлись в новом убранстве: бархатную одежду сменяли парчовые доломаны (длинная одежда с пуговицами), доломаны — кунтуши с собольей опушкой (своеобразные кафтаны со шнурами).
Это
7
Золотный (золотной, золотняный) — вытканный из золота, шитый золотом.
Дошла очередь и до того, кого ещё недавно царь прежде всего дарил своим вниманием.
— Боярин Никита Романович, Иван Васильевич, царь русский и великий князь московский, жалует тебя хлебом!
Никита Романович стоя выслушал эти слова, как и было положено, поклонился царю, чувствуя на себе его пристальный тяжёлый взгляд. Все эти дни прошли для боярина в смутном тревожном ожидании. Но царь продолжал одаривать хлебом других гостей, и тот, чьё имя ещё не было выкрикнуто дворянином-стольником, ждал в смятении. Не приведи Бог, если царь обойдёт кого-то своей милостью... Участь того предрешена: либо на плахе сложит голову, либо упадёт замертво на пиру, выпив чашу с отравным зельем.
Между тем внесли угощение из лебедей. На блюдах лежало по лебедю, нарезанному кусками. Тем гостям, кого царь миловал ныне, он посылал от себя это угощение. Особо, как царский дар, отсылались золотые и серебряные кубки с высоко ценимым при дворе вином — мальвазией. Соблюдался тот же ритуал, что и с хлебом.
Царь казался щедрым хлебосолом и как будто был весел. Многие думали: «Авось Господь помилует, и лихо минует нас». Все насторожились, когда Иоанн стал говорить, сколько обид и поношений претерпел он от бояр, какую безмерность они чинили, как возносились. Бог наставил его привести бояр к ответу за их изменные дела...
— И ныне от великой жалости сердца оставил я своё государство и престольный град... Но, благодарение Богу, опричники мои верные не оставили меня в беде, сыскали измену.
Велев наполнить кубок, украшенный драгоценными каменьями, Иоанн осушил его со словами:
— За здоровье слуг и воинов моих верных!
Гости пили за здоровье опричников. Вдруг царь метнул быстрый взгляд в сторону Никиты Романовича.
— Сказывай, Никита Романов, пошто изобидел моего верного
Боярин поднялся, склонил перед царём голову, молвил:
— Не вели, государь, казнить, вели миловать. Не взыскивай с меня вину напрасную, слугам твоим верным я обиды не чинил!
— Или не велел ты своим холопам запереть передо мною ворота? Или я не верный слуга государю моему?! — злобно оскалился опричник Басманов.
Он намедни рассчитывал на гостеприимство Романовых, мнил породниться, прикидывал, что родившаяся недавно дочь их станет невестой его сыну. Его раболепную завистливую душонку жгла обида. Или он не первый государев слуга? Он был далёк от мысли, что вскипевшая в нём злоба исказила его черты, испортила его женоподобную красоту, столь утешную для царя. Иоанн покосился на своего верного опричника. В душе он понимал правоту боярина Микиты: каждый у себя на подворье хозяин. Но в гневе царь остывал не вдруг.
— Чем тебе неугоден мой слуга? — продолжал он строго допрашивать боярина.
— Я не говорю, что неугоден, да по заведённому обычаю гостей принимают не во всякий день...
— Так ли, Микита, ты ответ перед царём держишь? И пошто в усадьбе своей запёрся? Пошто не хочешь служить царю в опричнине?
Никита Романович почувствовал, как со всех сторон его обступила выжидательная тишина, которая показалась ему зловещей. Он слегка побледнел. «Не запирайся... Правда лучше увёрток», — сказал ему внутренний голос.
— Государь! Мои прародители испокон веков с великими князьями дело делали, как им Бог помогал.
— Верно. Твои прародители оберегали наше царство от губительных волков. Да и ныне також надобны сберегатели стада нашего...
— Я плохой пастух, государь. Моя служба тебе придётся не по нраву. Опасаюсь, что, сослужив тебе худую службу, я буду подобен тому злодею, что не уберёг царя и царство от беды. Да будет помощь моя тебе словом правдивым! Дозволь мне вознести молитву Господу нашему, дабы помог тебе отогнать подальше волков-душегубцев, дозволь воспеть вместе с Давидом: «Ненавидящих тебя, Господи, возненавидел и гнушаюсь врагами твоими, и стали они врагами моими».
По лицу Никиты Романовича струился пот, но он не ощущал этого. И словно во сне услышал он слова царя:
— Благодарствую тебе, Микита, за добрый ответ. Но гнева своего я с тебя не снимаю.
Резкий голос царя был спокоен и оттого особенно страшен. Многие упали духом, как это бывает при недобром предчувствии. Если царь положил свой гнев на ближнего боярина за столь малую вину, как спастись им, боярам-земцам, коли царь и без того смотрит на них немилостивым оком?
Притихли бородатые мужи, опасаются даже глаза поднять. Подчиняясь общему настрою, оставил свои ужимки Басманов.
Лишь один из пирующих, казалось, не страшился царя и не замечал всего общего состояния. Он сам был страшен и обликом своим и делами. Его большая волосатая голова с низким лбом тяжело покоилась на массивных плечах. Угольно-чёрные глаза зорко следили за пирующими, словно отслеживали что-то. Мало кто выдерживал его взгляд. Сейчас опричник смотрел на Никиту Романовича, и многозначительно зловещ был его взгляд.
Опричник был любимцем царя и главным палачом. Звали его Григорием Лукьяновичем Скуратовым-Бельским, но известен он был больше своим прозвищем — Малюта. Был он мастером самых изощрённых пыток. Говорили, что в пытке он находил душевную отраду, и не по одной лишь страсти к мучительству. Многие, не выдерживая его пыток, начинали клепать на себя, а ему только это и надо было. Главное — доложить царю, что он, его верный раб, выведал «измену».