Московский упырь

Посняков Андрей

– Долго пить не буду, – сразу же предостерег Иван. – И не потому, что не хочу вас уважить, – дела.

– У всех дела, Иване! – расхохотался Михайла. – Вот, ты думаешь, почему я пью? Оттого что скучно! Эх, сейчас бы войну какую-нибудь, да на лихом коне, да с сабелькой! А, атаман?

– Похоже, он спит уже, – Иван покосился на поникшую голову атамана.

– Вот вам еще водочка, господине, – юркий целовальник поставил на стол глиняный штоф и, нагнувшись к уху Ивана, тихо спросил: – Девочек не желаете?

– Умм… Не сегодня. Сегодня водки!

– Понял!

Немного выпив, Иван вдруг улыбнулся, только теперь оценив всю задумку Овдеева. Ну, конечно же, не могло такого быть, чтобы целовальники

и прочая кабацкая теребень не знали бы в лицо приказных из той чети Земского двора, что непосредственно занималась уличными разбоями, кражами и прочей водочно-торговой мелочью. Конечно же, их здесь хорошо знали. А вот Ивана, Прохора, Митьку и уж тем более Галдяя – нет! На том, видно и строил свои расчеты хитрый Овдеев. Молодец. Что и сказать – молодец. Нет, в самом деле…

– Капусточки не угодно ли?

Снова целовальник! Ох, не зря он так настойчиво пристает. Вот, сейчас снова выпивку притащит.

Иван не пил, пригублял, а потому, принюхавшись, сразу отметил для себя резкий запах принесенного целовальником напитка – ну, ясное дело, перевар да еще с какой-нибудь дурь-травой – зельем.

– Ну, пора мне, – шумно попрощавшись с Михайлой, Иван, покачиваясь и глупо ухмыляясь, направился к выходу.

У самой двери остановился, подав знак своим… и почувствовал, как двое невесть откуда взявшихся парней взяли его под руки:

– Домой сведем, брате!

– Пустите! – пьяно дернулся молодой человек. – Сам дойду.

– Не, господине, доведем! – Парни ухмыльнулись и, оглянувшись по сторонам, живо потащили Ивана в темный проулок…

Опа! Затащив, один сразу рванул кафтан, другой – пояс… Ему-то Иван и зарядил от всей души промеж глаз, как когда-то учил Прохор. Впечатавшись спиною в забор, тать изумленно выкатил глаза. Второй тут же выхватил из-за голенища ножик, блеснувший в свете луны волчьим недобрым глазом, и молча выбросил руку вперед – Иван едва успел пригнуться и крикнуть:

– Митька, стреляй!

Да, на кулаки, собственные и Прохора, тут надежда была малой, – слишком уж стремительно все происходило. Юноша упал лицом в траву… И тут грянул выстрел.

Митрий не промахнулся, хоть и темно было, и целился, считай, наугад, – крепкая пуля отбросила в темноту схватившегося за грудь лиходея. Другого утихомирил подбежавший Прохор, хватил разок кулачищем, второго удара не потребовалось.

– Молодцы, – поднявшись, похвалил Иван. – Как там Галдяй, не замерзнет?

– Не. Мы его в траву положили, да и ночь теплая.

Нагнувшись, Прохор потрогал шею подстреленного и уважительно шмыгнул носом:

– Наповал. И впрямь – молодец Митька!

– Не он бы – точно б отведал ножичка, – тихонько засмеялся Иван. – Не думал я, что они так обнаглеют – прямо у самого кабака начали. Нахалюги.

– Непуганые ишшо! – Прохор старательно связывал руки задержанного крепкой пеньковой веревкой. – Ничо, этого на правеж выставим – ужо все про подельничков своих расскажет.

– Расскажет, – ничуть не сомневаясь, кивнул Иван и, холодно улыбнувшись, добавил: – Каты у нас славные, дело свое знают.

– Не виноват я, дяденьки, – заканючил тать.

– Вот кату про то и расскажешь. И про целовальника не забудь.

Тать дернулся:

– Так ведь он, Потаня-целовальник, главный-то лиходей и есть! А язм что, человеце мелкий…

– Вот, молодец, – похвалил Иван. – Не кочевряжишься. Так мы с тобой, глядишь, и без ката договоримся.

– А как же?! – воспрянул духом молодой лиходей.

Свадьба устроилась по московским меркам – скромно. Гостей было немного, большей частью – лучшие друзья, ну и приказные. Невесту украшала Филофейка-подружка, младший ее брательник, Архипка, сидел за столом под строгим присмотром Митрия. Прохор наконец-таки привел свою зазнобу – Марьюшку,

дочку Тимофея Анкудинова, владельца нескольких кузниц. Незнамо как он там уговаривал ее батюшку отпустить дщерь – может, и никак, сманил просто, – однако привел, явил-таки друзьям свою красавицу. И впрямь красива оказалась девушка: очи блестящие, синие, долгая, с лентами, коса. По обычаю, мужчины сидели за столом с мужчинами, женщины – с женщинами (нет, лучше уж сказать – девушки с девушками, так оно верней будет). Митька, на правах шурина, предлагал, правда, сделать по-европейски, как, к примеру, во Франции иль в иных странах, – девчонок с парнями за один стол посадить, позвать музыкантов.

– Цыть! – на это загодя еще ответил Прохор. – Ты послушай только, о чем на Москве говорят! Мол, царь-государь польские обычаи не к добру вводит, русскому де духу противные – танцы премерзкие, игрища, баб к мужикам садит. Это про самого царя так говорят, а что про нас скажут? Боюсь, и не скажут ничего, а красного петуха пустят. Нет, уж лучше гусей не дразнить.

Ну, не дразнить так не дразнить, – вполне резонно ведь сказал Прохор. Так и порешили – по-старому свадьбу сладить, по обычаям московским. Дело несказанно облегчалось тем, что свадебка-то молодой вышла: жених с невестой оба были сироты, а, стало быть, за неимением маменек-тятенек, дедушек и прочих родственников, не было и старичья средь гостей, даже посаженого отца – и того не было, без него обошлись, – спасибо отцу Варсонофию, молодому священнику церкви Флора и Лавра, так обвенчал, а уж теперь на свадьбе гулял знатно – не успевали брагу из подпола таскать. Браги, слава Господу, много было, куда меньше – вина. Вот вино-то и порешили девчонкам на стол отдать, а сами бражицу, да мед, да пиво пили. Парни в сенцах сидели, окно распахнув настежь, девки – в светлице. Дверь распахнули – и обычаи соблюдены (сидят-то раздельно) и друг друженьку видно, а уж слышно… В светлице песню запоют – в сенях подхватят, ну, и наоборот, соответственно.

В светлице:

Славен город, славен городДа на возгорье, да на возгорье!

В сенях:

Звон-от был, звон-от былУ Николы колоколы, у Николы колоколы!

Молодые вот только утомились туда-сюда бегать, потом махнули рукой, на пороге встали да взасос – под крики радостные – целовалися.

Почетный гость – князь Михаил Скопин-Шуйский – не побрезговал, пожаловал, с ним и Жак Маржерет, личный телохранитель царский. Уж и выпили. Правда, не по-московски – вусмерть упившихся не было, да и кому – приказным разве? Так тем завтра на службу: Ондрюшка Хват ни единого на три дня, на всю свадьбу, не отпустил, да и сам только по-первости поприсутствовал, а потом, сославшись на дело, ушел. Приказные после его ухода взбодрилися, кружками замахали: наливай, мол, – а чего б не налить? Свадьба ведь! Лишь один Галдяй Сукин квас нестоялый пил: ни к вину, ни к бражице, ни – упаси, Боже – к водке не прикасался, зарок после недавних событий дал. Чуть ведь не преставился парень от перепою, с непривычки-то! С тех пор и не пил – опасался.

К ночи ближе гостюшки разошлись: первым, как и положено, поцеловав молодых на прощанье, уехал князь Михаил, с ним и Маржерет, а уж потом и приказные потянулись. Остались лишь свои, близкие, да Галдяй Сукин – тоже теперь, считай, свой.

Сели не чинясь, за один стол, снова выпили – теперь уж по-простому, как меж своими принято. Пару песен спели, плясать начали. А потом Марьюшка – красавица Прохорова – домой засобиралась, мол, поздно уже. Волосы рукою пригладила – тут и Филофейка: на, мол, Марьюшка, гребешок, причешися.