Московское воскресенье
Шрифт:
Самолеты с аэродрома выпускали двумя группами. Одна группа шла бомбить огневые точки, которые могли помешать сбрасывать груз, а вторая подкрадывалась к школе.
Летать было трудно, труднее, чем на Кавказе. Там окруженная часть выкладывала костры. Принимая продукты, бойцы махали им шапками, благодарили. Здесь же бойцы ничем не могли выдать себя. Возле школы не видно никаких признаков жизни. Даша решила опустить самолет до ста метров. Включив газ, она крикнула в темноту:
— Полундра! Лови мешки!
Сбросив груз, Катя тревожно думала: «Туда ли он попал?» Сквозь плотную
Возвращаясь на аэродром, летели над морем, в котором отражались звезды. Переменчивые воздушные течения подбрасывали самолет, малейшая неосторожность — и ветер сбросит их в море.
В четыре часа разбушевался такой сильный ветер, что полеты прекратили. Но никто не ушел с аэродрома, все сидели и пережидали погоду.
Под шум ветра Катя уснула в кабине. Этот короткий сон всегда подкреплял ее, как глоток свежей воды. Глубокое забвение гасило все тревоги, вливало новые силы и бодрость.
Через час ветер утих и полеты возобновились. Пока самолеты загружали сухарями и минами, Катя и Даша ужинали, держа тарелки в руках. Они ели молча, отвернувшись от луча прожектора, вглядываясь в темноту, думали только об одном: «Что сейчас наши делают? Удалось ли им продвинуться еще на несколько метров или немцы теснят их обратно к морю?»
От этих мыслей хлеб застревал в горле. Не допив чая, Катя сказала подруге:
— Летим! Может быть, у них уже гранаты кончились!
Над аэродромом беспрестанно мелькали сигналы: одни самолеты садились, другие уходили.
Летчицы понимали, что от их проворства зависит исход битвы. И потому на аэродроме только и слышалось:
— Быстрее! Быстрее!
Сквозь непроглядную темноту самолеты прорывались на Керчь. Тяжелые тучи двигались с моря и закрывали землю железной завесой.
Бои уже сосредоточились под самой Керчью, около горы Митридат.
В ноль-ноль сорок все экипажи получили задачу бомбить гору Митридат. Метким попаданием Катя погасила прожектор на вершине горы, но вдруг заметила, что самолет, идущий следом, схвачен несколькими прожекторами. Катя указала на него летчице: «Выручай!» Нечаева быстро развернулась и повела самолет на прожекторы. Катя сбросила бомбу, и один прожектор погас, но другой продолжал держать в луче самолет, который немцы яростно расстреливали. «Кто же в нем? Наташа или Марина?» — холодея от ужаса, думала Катя.
Она видела, что самолет загорелся, видела, как летчица маневрировала, словно старалась сбить огонь. И огонь скоро погас, но самолет камнем падал на землю.
— Кто это?! — громко крикнула Катя.
— Наверно, Марина, — чуть слышно отозвалась Даша.
На земле был шквальный огонь, и Катя понимала: если экипаж не сгорел в воздухе, то сейчас погибнет на земле.
«Кто же там? Кто?» Катя старалась вспомнить порядок вылетов. Вслед за ними вылетала Наташа. Но, кажется, цель слева должна была бомбить Марина. Кто же из них?
Катя не могла даже разговаривать с летчицей, спазмы сдавили горло, она словно окаменела и не могла прийти в себя, даже когда самолет опустился на аэродром.
Нечаева доложила командиру, что видела над целью горящий самолет. После
…Самолет Веры Дементьевой с подбитым мотором и загоревшейся плоскостью шел на землю. Маневрируя, летчице удалось сбить огонь, и она пыталась дотянуть до своих, но, когда самолет, теряя высоту, пошел на снижение, немцы по нему открыли огонь из пулеметов. Вера была ранена, но держалась из последних сил.
Глафира вдруг почувствовала боль в плече, подумала, что ранена, но сейчас же забыла об этом. Она следила только за самолетом, который планировал на землю. Вот он выскочил из обстрела и коснулся земли. Глафира поняла, что надо скорее подниматься и бежать, но боль в плече была так сильна, что у нее потемнело в глазах.
— Вера! — окликнула она летчицу, но та не отвечала. Страшная боль не позволила Глафире подняться из кабины.
— Вера, помоги мне, я могу ползти. Поползем, пока не поздно. Помнишь, как Женя с Надей однажды выбрались с вражеской территории, когда их самолет подбили. Я могу ползти, только помоги мне.
Вера не отвечала. Глафира не могла протянуть руку и дотронуться до нее.
Самолет стоял в лощине, впереди бушевало море, позади чернела гора, над ней качались лучи прожекторов. Вокруг самолета еще было темно. Но вдруг бледно-зеленая ракета осветила лощину и упала невдалеке.
Глафира услышала голоса, мелькнула надежда на спасение. Она поднесла ладонь к губам, крикнула:
— Скорее!
Но голос ее прозвучал глухо, и она не смогла крикнуть еще раз.
Кто-то приближался к ней. Она с трудом повернула голову и увидела людей. Затем послышалась немецкая речь, и она все поняла.
Последний раз Глафира взглянула на гору, где еще качался луч прожектора, в луче мелькнул самолет, он подошел к вершине, мгновение — и луч угас. На вершине стало темно. И вокруг стало темно.
Немцы бежали к самолету. Глафира уже видела их лица, они хотели захватить ее в плен. Глафира в последний раз взглянула на море, на узкий пролив, мысленно увидела полоску берега, на нем — подруг. Все собрались, волнуются, ждут их. Не дождетесь!..
— Прощайте, девушки! — крикнула Глафира в темноту, подняла пистолет и выстрелила в сердце.
Под натиском десанта немцы не успели захватить тела советских девушек. Бойцы похоронили летчиц и прислали в штаб сообщение о том, как они нашли их. У горы Митридат, возле разрушенного музея, в тридцати метрах в сторону моря, находится их могила.
Глава тридцать третья
Время подготовки к бою — самое скучное для штурмовиков.
Лейтенант Рудаков тосковал. Каждую ночь он слышал в небе трескотню легких бомбардировщиков, знал, что девушки летят на боевое задание. А он, здоровый парень, изнывал у самолета от безделья. Каждую минуту девушкам грозила смерть. Он-то знал, сколько зениток поставлено на каждом километре керченского побережья. С тревогой он дождался рассвета и считал возвращающиеся самолеты, вздыхал с облегчением — все уцелели.