Московское воскресенье
Шрифт:
Глядя на его взволнованное лицо, Катя грустно молчала. Она не могла утешить его, ей нечего было сказать.
— Как все это неладно получилось! — воскликнул Павел, сжимая до боли Катины руки. — Я должен был идти на фронт, а не ты.
— Нет, — сдержанно ответила Катя, — мне просто повезло.
Павел зажмурил глаза, словно от боли, покачал головой:
— Но я трижды ходил в военкомат! Сначала студентов не брали, потом чуть было не попал в десантный отряд, но что-то помешало: костюм, что ли, не понравился, или мало
Катя поторопилась утешить его:
— Они, Павел, правы, когда говорят, что и после войны нужны будут инженеры.
— Это жалкое утешение! Я не нуждаюсь в нем. Посуди сама, могу ли я слушать лекции, когда в голове только одна мысль о тебе: где ты, жива ли? Плохая будет у меня учеба.
Катя молчала. И соглашалась с ним и не находила слов, которые бы успокоили его.
— Но обещай мне только одно: не забывать меня.
Он притянул ее к себе, заглянул в глаза:
— Будешь писать?
— Обязательно! — воскликнула Катя.
Они не произносили слово «любовь», оно было неуместно. Их чувства не вмещались в одно это слово — у них были и дружба, и товарищество, и многое другое, что роднило их.
— Да, — с горечью воскликнул Павел, — жизнь без тебя будет невыносимой! Я никогда не примирюсь с этой несправедливостью: ты в пекле, а я в тихой аудитории. Это возмутительная насмешка судьбы!
— Не горячись, Павел, не горячись, — тихо уговаривала Катя. — Каждый должен выполнять свою работу…
— Нет! Я должен выбраться на фронт! Мы увидимся там. Но пиши мне чаще, чтоб я не потерял твоих следов.
От его горячих слов Кате стало грустно, она посмотрела на часы и решила сократить это тягостное прощание:
— Ну, мне пора!
Павел побледнел, сжал ее руки:
— Увидимся! Слышишь, береги себя!
Так они и расстались.
В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября все спали одетые. В четыре часа начался подъем. Сто тридцать восемь девушек выстроились: в форме, вещевой мешок за плечами, котелок у пояса.
Комиссар части Мария Речкина пристальное последний раз оглядела строй. Все было в порядке. Последний раз испытующе взглянула в глаза каждой девушке — они были спокойны. И Речкина дала команду:
— Шагом марш!
И застучали сапоги, отпечатывая последние шаги по московским улицам.
Холодный ветер гнал по небу тяжелые тучи, и они двигались, будто вражеский десант. Лучи прожекторов тщательно просматривали каждую тучу: не прячется ли там «юнкерс»? Москва погрузилась в темноту, будто и нет ее на земле. А за темными шторами работали заводы, учреждения, научные институты. На железных дорогах разгружались эшелоны, доставившие раненых, и грузилась техника войны, направляемая на запад.
В глубокой темноте, в приглушенном шуме отбывал новый воинский эшелон.
Катя поторопилась занять место у двери, чтобы в последний раз взглянуть на Москву.
Вокруг
Все, все вспомнилось в эту последнюю минуту: родной дом, папин завод, университет.
«Неужели немецкие бомбы угрожают им? Нет, мы не допустим этого!»
К двери подошла Наташа Мельникова, ловко подтянулась на руках, прыгнула в вагон и села на полу. Вскинув голову, взглянула на Катю:
— А, это ты? Ну, садись рядом. Знаю, о чем ты думаешь. Думаешь о доме? Правда?
Хотя Катя действительно вспоминала о матери, она все же сказала:
— Я думаю, приехала ли Марина Михайловна и скоро ли мы тронемся?
— Она прошла в командирский вагон вместе с летчицами. Значит, скоро поедем. Садись. Отсюда хорошо будет видно Москву.
Она подвинулась, и Катя села рядом, свесив ноги наружу. Наташа положила руку ей на плечо:
— Меня не обманешь. Я точно знаю, что ты сейчас думала о маме. Я сама думаю о доме. Хорошо, что мама меня не провожает. Она бы обязательно плакала, а мне было бы неловко перед девушками. Она у меня ужасная плакса. А у тебя?
— Тоже… — ответила Катя, устремив взгляд в темноту и прищуриваясь, чтобы отогнать внезапно вспыхнувшее воспоминание о маме. Помолчав, она продолжила: — Это ты верно сказала: все мамы ужасные плаксы…
Она хотела скрыть под шуткой тревогу, которая охватывала ее, лишь только Катя вспоминала о семье. Что с ними будет? Уцелеют ли от бомб? Выдержат ли все трудности, которые несет с собой война? Увидится ли Катя с ними? Суждено ли ей вернуться домой?
Девушки долго смотрели в ту сторону, где в темноте притаилась Москва. Потом Наташа негромко, словно разговаривая сама с собой, сказала:
— Стихи бы об этом написать…
Катя удивленно взглянула на нее и даже переспросила:
— Какие стихи? До стихов ли сейчас?
— Пожалуй, верно, — неохотно согласилась Наташа и перевела разговор на другую тему: — В шахматы играешь?
— Играю.
Наташа кивнула, пряча улыбку.
— Видно сразу математичку. Я еще в ЦК комсомола заметила тебя и подумала: «Вот серьезная девушка». А я пишу стихи и очень люблю музыку. Я и сейчас вот, закрою глаза, выключусь из суеты — и слышу Баха, «Бранденбургскую симфонию», особенно вот это, из второй части, — ра-ра-ри-ра… Впрочем, ты в музыке, наверное, ничего не понимаешь…