Московское воскресенье
Шрифт:
— Когда я вижу вас таким сильным, здоровым, мне кажется, что я не напрасно живу на свете. Честное слово, Лаврентий Алексеевич, все-таки и я приношу кому-то пользу.
Она сейчас же заметила, как дрогнули его губы, как весь он просиял, и поняла, что он сдержал крик радости, что снова видит людей, которые любят его и беспокоятся о нем. Она представила, как на кухне волнуется Екатерина Антоновна, ожидая сына, и торопливо поднялась.
— Идемте скорее, покажитесь своей маме, покажитесь моему папе, а то они, наверно, думают, что я спрятала вас у себя.
Он глубоко вздохнул, отвернулся к окну, глухо спросил:
— Знают они об
Оксана кивнула, бережно взяла его за руку и повела к матери.
Сергей Сергеевич два раза перечитал «Правду» за шестнадцатое декабря. Он наизусть заучил цифры трофеев, захваченных при разгроме немцев под Москвой. Он дважды прочел статью генерала Говорова, которая дополнила то, что он уже знал от участников боев, прибывших в госпиталь. Но все же он мог бы без конца слушать рассказы Машеньки, не будь она занята своим делом.
Он взволнованно ходил по комнате, нетерпеливо барабанил пальцами по столу, дожидаясь, когда же наконец придет к нему летчик Миронов с последними новостями. Может быть, он сейчас сообщает их Оксане, а может быть, потому и не торопится, что ничего нового к тому, что написано в газете, он добавить не может… Действительно, что же еще он может добавить? Случилось то большое, чего он ждал с таким нетерпением.
И, сложив газету, он с восторгом произнес:
— Счастлив, сто раз счастлив каждый русский человек, который, пережив все муки, страдания, непрестанно верил всем сердцем, всем разумом, что это воскресенье настанет!
Москва, 1946—1963
ЗВЕЗДНАЯ ДОРОГА
В игре ее конный не словит,
В беде не сробеет — спасет;
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет…
Глава первая
Катя Румянцева прощалась с университетом.
Ее подруги уже вышли на улицу и нетерпеливо дожидались за чугунной оградой. А она пристально, стараясь все запомнить, смотрела на высокое здание — там по фронтону летели слова: «Наука трудящимся!» — на бронзового Ломоносова, который так вдохновлял ее, когда она проходила в светлое здание своего факультета.
— Прощай, университет! Прощай, Ломоносов! Спасибо за науку! Прощайте! Если я не вернусь, то другие придут и поклонятся вам!
— Катя, ты задерживаешь нас! — с упреком сказала Женя Курганова, взяла ее за руку и повела за собой.
— Должна же я проститься с университетом! Вдруг…
Курганова строго посмотрела на нее:
— Неужели ты думаешь, что мы не вернемся? Как бы далеко ни зашел враг, он будет разгромлен. Осенью мы продолжим учебу. Пошли скорее! — И, обняв Катю за плечи, вывела на улицу.
Девушки шли по Манежной площади и не узнавали ее. На светлом
В сером небе, словно киты, плавали аэростаты воздушного заграждения. На площадях и скверах стояли зенитные батареи. По улицам проходили отряды солдат, призывников, народного ополчения — их можно было различить по одежде, вооружению, снаряжению. Солдаты шли одетые по форме, с винтовками и автоматами, призывники тащили домашние мешки и чемоданы, ополченцы, уже вооруженные, одеты были еще в гражданское.
Девушки остановились, пропуская отряд ополченцев. Ополченцы шли с песней, волновавшей как призыв:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война!На улице Горького девушки опять задержались: в сторону Белорусского вокзала шла колонна танков, в сторону Комсомольской площади следовали машины с детьми.
Москва в опасности. Но сильные остаются защищать ее.
С начала войны студенты забросили портфели и носили через плечо полевые сумки. У Кати в сумке были документы, только что полученные в университете, и хлеб, припасенный на случай, если придется пережидать налет вражеских бомбардировщиков. Она живет далеко от центра, пока доберется до дому, может не раз спуститься в бомбоубежище. Хорошо, если попадется светлое, где можно читать, а в темном приходится жевать хлеб и давиться от обиды. Она не стала бы прятаться от вражеских летчиков, но заставляет дисциплина. Совсем недавно, заслышав вой сирены, люди выходили на улицу и смотрели на злобно урчащие самолеты, теперь же на улицах оставались только дежурные, которые тушили зажигательные бомбы.
За те немногие часы, которые в мирное время отводились в университете изучению военного дела, Катя научилась стрелять из ручного пулемета, вернее, держать его в руках; научилась бросать гранату, хотя ни разу еще не докидывала ее до черты — граната почему-то всегда падала в двух-трех метрах от цели; научилась ходить в противогазе, носить условных раненых. Но теперь, когда она проверяла свои знания, для того чтобы приложить их к делу, знаний этих оказывалось еще очень мало. Оставалась одна надежда, что там, куда она идет, поймут ее и поверят, что она научится всему, что требует война.
Она не делилась с подругами своими затаенными мыслями, но, придя в райком комсомола с просьбой отправить ее на фронт, не очень-то удивилась, встретив там много студентов. Таких, как она, оказались тысячи. Юноши и девушки, стоявшие в коридорах райкома, с трепетом переступали двери военного отдела, шли с одной просьбой.
Катя беспокоилась только об одном — что многие опередили ее. Может быть, взяли уже достаточно и ей теперь откажут.
Случилось именно так. Секретарь райкома произнес строгую речь: не может же он отпустить весь актив.