Московское воскресенье
Шрифт:
Сергей Сергеевич отодвинул газету и с укоризной посмотрел на Машеньку:
— Тут пишут вообще о нашей победе, а я хочу знать, что сделали мои сыновья. Чем отличились братья Строговы. Кто же, кроме вас, мне расскажет об этом?
Машенька вздохнула и в третий раз начала рассказывать, как был ранен Митя под Тихогорском, как по дороге к Можайску умер Миронов, как Евгений принял батальон и продвигается с ним вперед. Рассказывала, как они с шестого до шестнадцатого без отдыха шли с боями на запад, как она получила за это трехдневный отпуск.
— Вот жалко, что брата не увижу. Роман уехал куда-то в глубь Урала, а писем еще нет. Ну,
Сергей Сергеевич удерживал ее за столом и думал, что еще рано отпускать ее к Мите, что она еще не оттаяла в домашней обстановке, что вся еще скована той подмосковной бурей, из которой вырвалась. Он заставил ее выговорить все, что волновало и переполняло ее, и теперь, при свидании с Митей, ей не захочется больше говорить о боях, теперь она будет говорить о том, что успокоит их обоих.
Подумав, что Оксана, наверно, уже все приготовила для их встречи, спокойно сказал:
— Идите, проведайте Митю, он будет очень рад вас увидеть.
Она огромным усилием сдержала себя, чтобы не броситься к нему на шею. Встала, одернула гимнастерку и несколько церемонно, чувствуя на себе его взгляд, медленно вышла из столовой. Медленно прошла коридор, тихо открыла дверь. Митя улыбчиво смотрел на нее. Она осторожно сделала шаг, другой и вдруг упала, как птица с высоты, обняв руками голову Мити, прижавшись щекою к его щеке.
— Машенька!
— Митя!
— Машенька!
— Что, дорогой мой? Я тебе сделала больно? — она вскочила и села у столика, не выпуская его руки, наклонилась, разглядывая его.
— Так, так, глаза уже прояснились, значит, скоро встанешь на ноги… Господи, как я за тебя боялась! — Опустив руки, откинулась на стуле. Вдруг увидела зеркало на столике. Со страхом подняла его и взглянула: — Я не очень изменилась?
— Глупости, Машенька, ты сияешь, как солнце.
— Мне казалось, что у меня седые волосы… Я все время думала об этом… Так оно и есть! Гляди!
Митя действительно увидел среди коричневых волос отчетливо, как белые нитки, сверкающие седые волосы, но даже это не убедило его.
— Глупости, Машенька, ничего нет. Сядь поближе.
Машенька отвернулась от зеркала, взглянула на Митю, и сейчас же ее лицо отразило его улыбку.
— Верно, все это не важно, главное — ты жив! Господи, — со стоном прошептала она, наклоняясь к нему, — если бы это случилось, я бы дня не могла прожить.
Митя вздрогнул. Испугавшись, что она прочтет на его лице мысль о Романе, он прижался к ее щеке.
Синее платье с кружевным воротничком как-то особенно оттеняло бледное лицо Оксаны. Сейчас волосы ее по-прежнему пышно дымились, и весь ее вид был нежно спокойным. С тихой улыбкой ходила она из комнаты в комнату, останавливалась, вспоминая, за чем пришла, что хотела сделать, потирая лоб, собирала разбежавшиеся мысли. То ей казалось, что она забыла постелить в столовой свежую скатерть, то забыла поставить Мите цветы, но спохватывалась, что цветов сейчас нигде не достанешь. Шла на кухню и спрашивала Екатерину Антоновну, не надо ли ей помочь. Но у Екатерины Антоновны все было готово. Она могла бы управиться и не с такой семьей, а в десять раз больше. С тех пор как она узнала о смерти Ивана и пережила свое горе, у нее появилась неутолимая жажда работы, ей хотелось изнурить себя тяжелым трудом, чтобы скорее затянулась рана, нанесенная смертью сына. Она торопила Сергея Сергеевича послать ее поскорее в Тихогорское следить за ремонтом
Оксана вернулась в свою комнату и стала дописывать письмо Евгению, которое завтра Машенька должна захватить с собой.
«Мой дорогой брат, — писала Оксана, — ты ошибаешься, если думаешь, что теперь мы будем спокойно жить за стеной ваших побед. Нет, и теперь мы не успокоимся. Наше дело еще не закончено. Сейчас надо по-прежнему собирать всю силу, которую мы накопили, когда проходили через море бедствия. Двадцатого декабря я уезжаю в армейский госпиталь. Мне хочется быть там, где нужны сильные. Надеюсь встретиться с тобой, но не в госпитале, а там, на конце войны, под нашими знаменами…»
Дописав письмо, она услышала звонок в прихожей, потом радостный голос Екатерины Антоновны.
«Приехал Лаврентий, — подумала Оксана. — Приехал молчаливый, храбрый человек». Она торопливо запечатала письмо, хотела встретить его, он только что с передовой, он привез последние известия, но на секунду задержалась у шкафа, поправила перед зеркалом волосы и не успела отойти, как дверь распахнулась и вошел Лаврентий.
— Простите, я думал, что вас нет, я шел к Сергею Сергеевичу, — смущенно сказал он и вдруг покраснел, будто почувствовал, что говорит не то и она это понимает, потому с такой проницательной улыбкой смотрит на него.
— Ничего, ничего, заходите, пожалуйста. Я очень рада. Мы ждем вас, нам звонили из штаба, что вы будете на несколько часов. Как это чудесно, что вас отпустили! Надолго?
Он глядел на нее, не вслушиваясь в ее слова. Он глядел на ее улыбающееся лицо и думал: «Она любит меня, честное слово, любит. Не может так улыбаться девушка, которая не ждет и не любит…»
— Вы надолго?
Он так сильно волновался, что почти споткнулся о диван, не спуская с нее пристального взгляда. Вот она, прежняя Оксана, такая милая, и этот прямой пробор, и эти колечки на висках, и морщинки на лбу. Вся такая любимая… Любимая до того, что ноет сердце, надо зажмуриться, чтобы преодолеть эту боль. А она, улыбаясь, смотрела на него и ждала ответа.
— Вы что-то спросили?
— Я спросила, надолго ли вы?
— Нет, нет, на несколько часов.
— Так идемте скорее к Екатерине Антоновне, она ждет вас не дождется.
По его лицу прошла тень… Что такое? Или я ошибся? Конечно… С чего я взял, что она любит меня? С такой радостью встречают каждого вернувшегося из огня.
Он вдруг почувствовал себя бесконечно усталым, руки упали на колени, плечи опустились, усталость отпечаталась на лице.
Оксана, наблюдавшая за ним, встревожилась. Она подумала о том, что завтра он опять улетит туда, где зенитки будут охотиться за ним, будут подстерегать его, и ей захотелось приободрить его. Она села рядом на диван, ласково взглянула в его глаза: