Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть 1
Шрифт:
И хотя Лёха с Петровичем на чисто отмыли, а ветер выдул запах и высушил свежую краску, но после собачей истории обидной прозвище Засранец плотно привязалось к маленькому самолетику.
25 апреля 1936. Сараи лётной школы аэродрома Кача.
Сама эта собачья история началась, как водится, с откровенного идиотизма. Лёха в тот день уже два раза успел смотаться штаба флота, и вернувшись умудрился без особого шума приземлить свой мирный самолетик и, спрятав его за сараями летной школы, решил наконец заслуженно отдохнуть. В голове у него
Сквозь обволакивающую дрёму Лёха услышал настораживающие звуки. Сначала Лёху вывел из состояния дремоты далекий, но настойчиво усиливающийся собачий лай. Он терпел, сколько мог, но когда к лаю добавились громкие выкрики, не оставлявшие сомнений в их адресате, сонный покой окончательно улетучился. Резкий и гневный комиссарский голос, разносящийся по всему аэродрому, раздавался всё ближе и отчетливее:
— Где этот сушёный хрен ишака?! — ревел комиссар на весь двор обещая найти Лёху и совершить все мыслимые и немыслимые развратные действия, и не один раз, а желательно и в извращённой форме!
Лёха вздохнул. Ну, вот, началось… Придется вылезать.
Он медленно выбрался из-под крыла самолета, окинул взглядом суетящихся вокруг людей и, не теряя своего фирменного невозмутимого вида, поднял над головой только что найденный здоровенный ржавый гаечный ключ наверное размером на девяносто миллиметров и длинной метра на полтора. Отсутствие гаек такого размера в маленьком самолётике Лёху не смущало ни на грамм.
Улыбнувшись, как будто только что увидел старых друзей, он громко и невозмутимо бросил собравшимся:
— Ну вы что, не видите? Я расчалки подтягиваю! — и, словно в подтверждение своих слов, махнул здоровенным железяком в сторону самолета.
Все взгляды моментально переключились на его «рабочий инструмент» паровозного размера.
Рядом с дежурившим по аэродрому капитаном стоял лейтенант, судя по двум кубарям в зеленых петлицах, с двумя трущимися у его ног овчарками на поводках.
— Под Донузлавом обнаружена группа нарушителей! Диверсанты вышли на берег, требуется срочно доставить туда розыскных собак! Группа уже по следу идёт! — заорал дежурный, размахивая руками так, что казалось, вот-вот взлетит сам. — Это приказ командира полка!
Лёха посмотрел на собачье войско, на сержанта, на дежурного и надо сказать совсем не проникся важностью момента. Он совершенно не горел желанием ни лететь куда то сломя голову, ни садиться в каких-то е@енях, рискуя свернуть шею под этой самой головой, ни ловить каких то бандитов.
— Товарищ лейтенант! А как ваши собаки полетят на самолёте-то? Вы уверены, что они перенесут полёт? — Лёха скептически посмотрел на овчарок, которые нервно переминались у ног пограничника.
— Я лейтенант погранвойск НКВД! — лейтенант резко дернулся и выпрямился, будто его оскорбили лично. Глаза его сузились, а голос зазвенел железной уверенностью. — Это пограничные
— То-то я и смотрю, что таки и ни флот ни разу! — ляпнул Лёха.
— Хренов! Отставить разговорчики! — раздался резкий голос, и из-за сарая, как всегда в самый неподходящий момент, вырулил политрук. Он тут же уставился на Лёху тяжёлым взглядом,— Приказ командира полка! Срочно готовься к вылету! Надо помочь товарищам пограничникам!
Лёха, явно не впечатлённый нарезанными ему задачами, скривил на лице полное понимание и, не теряя ни секунды, выдал:
— Товарищ лейтенант, вы тогда, пожалуйста, отойдите в поле… ну, вы понимаете, про-какайте ваших собачек, пожалуйста! — и улыбнулся как мог невинно.
Зелёный лейтенант, стоявший рядом, аж подпрыгнул от возмущения, багровея на глазах:
— Что вы себе позволяете?! — выкрикнул он, явно не ожидая от Лёхи подобной нахальной просьбы.
— Хренов! — уже громче возмутился комиссар, и лицо его побагровело еще сильнее, — прекратите паясничать!
— Ухожу, ухожу, ухожу! — быстро ответил Лёха, поднимая руки в жесте примирения, сделав испуганное,— Вы тогда сами с собачками в заднюю кабину, пожалуйте! — и тут же показал руками, как будто он подталкивает собак через борт.
Смахнув с пот с лица, когда наконец удалось отключить тяги управления курсанта в задней кабине, Лёха приступил к погрузке хвостатого войска. Пятнадцать минут мучений, ругани и попыток впихнуть собак во главе с их «зелёным погонщиком» в самолёт наконец то закончились успехом. Скулящие собаки и недовольный зеленый лейтенант заняли своё место в самолёте, и вся эта шумная компания наконец была готова к вылету.
Самолёт вручную выкатили на рулёжную дорожку, и Лёха, был готов к очередной порции приключений.
Техник взялся за пропеллер, резко дернул, мотор чихнул и взревел. В задней кабине хором взвыли собачки и похоже разом прокакались.
— Мой самолёт! — горестно стонал Лёха, ощущая непередаваемый аромат, поплывший вокруг самолета и особенно в переднюю кабину.
Лёха помахал рукой дежурному, дал газу и стал взлетать прямо со стоянки, что бы набегающий поток воздуха хоть как то сдул за борт собачий аромат.
Колеса запрыгали по неровностям, маленький самолетик разогнался и ловко прыгнул в небо, взлетев, Лёха лихо заложив левый вираж.
От неожиданного манёвра, да ещё и резкого подъёма, бедные собачки сзади, не выдержав потрясений, похоже опорожнились ещё раз, добавив к и без того нелёгкому полёту запахи, явно неподходящие для столь героической операции.
— А Хрен не курит и не пьет, и матом не ругается,
— Он всю планету на@бет и даже не подавится! — во всё горло орал Лёха, залихватски распевая слегка переделанную версию песни из будущего.
Лететь было чуть больше часа, и чтобы как-то скоротать время, Лёха чередовал громкое пение с попытками прислушаться к тому, что происходило сзади.