Москва, Адонай!
Шрифт:
Сизиф поцеловал мальчугана в лоб и улыбнулся.
На станции вошла невинная девочка в розовой курточке, все с теми же белыми бантиками в косичках, все с тем же томиком Бориса Виана «Я приду плюнуть на ваши могилы», вся та же загадочная улыбка и рукоять ножа из кармана.
Действие второе
Явление I
Марк сейчас с трудом бы мог вспомнить, как давно он угодил официантом сюда – в этот паршивый, фешенебельный ресторан в одной из высоток «Москва-Сити». Два больших аквариума на всю стену: в одном среди пузырьков и декоративных водорослей мельтешат разноцветные рыбы, в другом – царапает гладкую гальку клешнями камчатский краб. Подсветка окрашивает воду в теплые полутона. Среди деревянных столиков суетятся осанистые официанты. Юркие лакеи выносят из кухни тарелки, ловко уложенные на одной руке – тщательно оформленные закуски, пряные деликатесы и салаты, похожие на икебаны.
Гостей пришло немного, больше всего работы досталось двум «старичкам» – Белицкому и Зырянову, обслуживающим банкет. Остальные с завистью косились на уставленный тарелками и бутылками стол – с растущим средним чеком, увеличивался и лакейский гонорар – чаевые. В зону Марка Громова сел только один гость и все никак не мог решить, что будет заказывать. Марк без дела стоял
Из всего персонала он всегда выделял Белицкого и Зырянова, ему по-своему нравилась (если это слово здесь употребимо) в них какая-та особая холуйская целостность и законченность. Оба лакея отличались свойственной им одним вальяжной дебелостью и сытостью, однако при этом они умудрялись быть расторопнее самых угодливых молодых официантиков. С состоятельными гостями «старички» держались со сдержанным обожанием и подчеркнутой корректностью, с теми же «нищебродами» или «христарадниками», как их иногда шуточно здесь именовали, которые приходили в слишком дорогое для них заведение, принимаясь дико экономить, Зырянов и Белицкий особенно не церемонились. Однако, унижая гостей второй категории, они делали это крайне утонченно и благопристойно, поэтому гостю, собственно, не к чему было придраться, и зачастую он даже и не понимал, что его бьют по щам и штопают лакейским каблуком так беспощадно, что хоть святых выноси. В способности старичков-лакеев выделывать своими языками сложные риторические пируэты было что-то адвокатски-иезуитское. Имелись, между прочим, и исключения. Один из завсегдатаев ресторана Николай Степанович, которого официанты прозвали «Миколка-сто рублев» – душа компании и, что называется, любитель женского полу, будучи достаточно весомой фигурой в торгово-развлекательном бизнесе, часто приходил в заведение с очередной своей содержанкой, которую он, вследствие давно уже изнемогшей мужской силы, редко когда пользовал по прямому назначению, а только «надевал на себя для форсу» и рассматривал, то есть чисто платонически осязал, немощно щупал, короче говоря, инерционно прилеплялся, как междометие, потому что до сих пор хочется, но уже не можется-не можется. Этот самый Миколка мог совершенно без счета прокутить здесь очень даже пышные суммы, но всегда, будто по стойкому нравственному убеждению, неотречимо и твердо, он оставлял на чай только сто рублей – стабильных и непоколебимых, как японская йена, сто вишнево-пепельных рублей с квадригой Аполлона и Большим театром на своем прямоугольном брюхе. Белицкий и Зырянов, при всем желании унизить и вежливо отрихтовать лысеющего щеголя и импотентного волокиту Ми-колку, все-таки ограничивались в отношении него лишь презрительно-предупредительными взглядами и жиденькой улыбочкой, опасаясь заходить дальше, так как за нечаянную обиду таких выгодных постояльцев управляющий рестораном мог оторвать и голову, и другое что прочее, поэтому умудренные лакейскими летами «старички» лишь отделывались от нежелательного гостя, сплавляя его на «халдеев-новобранцев». Остальных же экономщиков они жарили честь по чести, виртуозно, отменно так шинковали и мордоворотили (драли брезгливо, но со вкусом), щипали, как гусей, и шворили с беспощадной вежливостью, натягивали, как в наволочку в бога душу мать, в ребра, печенку и селезенку – всегда с официозной улыбочкой, всегда на «вы», глядя чаще всего не в глаза, а в переносицу гостя.
Марк Громов так не умел, впрочем, учиться этому искусству он и не собирался, ибо брезговал как всеми официантскими штучками, так и самым местом, куда угодил в силу временных финансовых трудностей. Будучи художником, Марк очень страдал из-за того, что вынужден носить унизительный фартук и эту совершенно плебейскую бабочку. Тем удивительнее было ему наблюдать за тем, как демонстрируют чувство собственного достоинства Белицкий и Зырянов – редкий монарх носил свою корону с такой торжественной грацией, с какой эти двое таскают на себе лакейскую шкуру.
Эдвард Мунк страдал от галлюцинаций и мании преследования, Врубель сошел с ума, измученный Ван Гог прострелил себе грудак из револьвера, поздние Гоголь с Толстым – навязчивые проповедники… вызывали усмешки и недоумение, Микеланджело – восторженный аскет, Кафка – целомудренный неврастеник; Бодлер – изломанный красотой сифилитик… помешательство, страхи, паранойя, петли на шею, передозировка, галлюцинации, простреленные виски, депрессии, робость, оголенные провода рефлексов-нервов-переломанных костей-противоречий – короткое замыкание – фортификация ужаса – а эти пустышки смотрят непоколебимыми фараонами, неотразимыми и гармоничными, как розы, симметричные, как Тадж-Махал: нарисованные на картинке полубоги, отказавшиеся от своего пантеона ради подноса и чаевых… такое ощущение, что лакейство для них лишь разнообразие досуга, как лупанарий для Мессалины, а вне ресторана они, по меньшей мере, правят империями, почесывают глобус заместо яиц и переставляют материки…
Скучающим взглядом Марк смотрел в ресторанную залу, косился в натертую прозрачность стеклянных стен: за ними дефилировали нарядные покупатели торгового центра, в котором находилось заведение.
В каждом ресторане есть хотя бы один официант – оправдание своей профессии – пятьдесят содомских праведников – треклятая совесть, нанятая на почасовую оплату девочка с гонореей и целомудренными косичками: цветные резиночки, клетчатый фартук, очочки отличницы и тщательно уложенные канатики волос, по мановению мизинца раздвинутые ноги замызганной розовой щели – хрю-хрю… жух-жух, пузырящийся клич сливного бочка, органный, трубный клич сантехники – брюшная увертюра… этот один, реже несколько человек почти не крадут, доедают в посудомойке только самые изысканные объедки гостей, доносят на коллег лишь в самых исключительных случаях, не частят шушукаться со сладострастно-ядовитым брюзжанием слюны, а когда берутся за это, то без удовольствия… то есть почти насильственно, с трудом одолевая свои безукоризненные, сложнейшие нравственные категории, рожденные сердечной «бицепсой», похожей на инкубаторную селезенку… короче говоря, настоящие исихасты… прожженные назореи шестого разряда – к мертвечинке не прикосашеся, волос не остряжеши, девчин не щупавши и не лобызавши, с мужчинами не возлежаши, и да не преткнеши о камень ноги свои, и не убоишися от сряща и беса полуденнаго… черных поясов и десятых данов пустынники, генеральские чины-эполеты на покатых плечах и в высоких челах, обузданные чресла, одухотворенные мошонки… «жи-ши» пиши с буквой «и»… Мать честная, святые угодники, Аполлона Бельведерского за мочку уха, да они просто няшки – могут иногда даже не лгать в глаза… в глаза-в глаза мне смотри, сукин сын… в глаза, отродье! говори, когда, где и кем был завербован?! Враль с вдохновением, враль со вкусом, не трогая барабанные перепонки и щитовидную железу. Одним словом, чистокровная добродетель.
Российская Федерация – есть демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления. Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ… Российская Федерация – социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. ТРУД – дело чести, доблести и ГЕРОЙСТВА – КАЖДОМУ СВОЁ, да в конце-то концов, один раз живем, господин подпоручик!!! ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, товарищи, ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЕ! Доведение лица до самоубийства наказывается ограничением свободы на срок до трех лет, либо принудительными работами на срок до пяти… Аже выбьють зубъ, а кровь видять у него во рт, а людье вылзуть, то 12 гривенъ продаж, а за зубъ гривна… Студентики выпадают из общей картины, ибо залетные персоны и надолго не задержатся. С ними в атмосферу ресторана нет-нет и пробьется что-то живородное… гортанный смех, легкая походка, ясный взгляд, сухое уютное рукопожатие… и иже с ними. На днях объявляют список финалистов конкурса при Академии художеств, царица Иштар, совокупи и помассируй… даже если не выиграю, все равно через месяц, край – два, уволюсь нахрен, иначе кончусь, хватит с меня этого папье-маше!
Гость наконец определился с заказом и пальцем подозвал Марка.
Да за одно то, что я вынужден реагировать на эти пальцевые подзовушки, мне пожизненную ренту надо, бесплатное молоко и психоаналитика с сигарой.
Громов шагнул к гостю, с трудом скрывая раздражение.
Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники! В эти две недели высечена унтер-офицерская жена! Арестантам не выдавали провизии! На улицах кабак, нечистота! Позор! Поношенье!
– Здравствуйте, что будете заказывать? – достав из переднего кармана фартука блокнот, Марк приготовился записывать.
Гость беззаботно почесал подбородок теми же самыми пальцами, какими только что пренебрежительно подозвал, даже не подозревая, что секунду назад ударил этими пальцами по лицу, воткнул эти ногти в алую мякоть сердечной мышцы, расцарапал глаза и селезенку.
– Мне, пожалуйста, апельсиновый фреш с ромом и стейк рибай.
– Какая прожарка? – делая набившие оскомину своим однообразием записи, снова небрежно, снова кривым почерком, тогда как Марк умел писать очень красиво.
Гость прищурил глаз, как будто что-то мысленно взвесил.
– Medium… Кстати, скажите, а у вас вообще все мясо привозят из Новой Зеландии или только что-то конкретное?
Марк смотрел в сытые уверенные глаза гостя, карие и невозмутимые, как Марианская впадина – глаза простодушно ждали ответа – эти глаза всегда привыкли получать ответы.
Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижу; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе… Как приличный официант из приличного заведения я должен сказать, что все мясо из Новой Зеландии – так написано в меню, – но вся беда в том, что я не приличный официант из приличного заведения, то есть я вообще не официант, не профессионал и даже не пошлое комильфо с притягом за мочку уха, а значит, как плохой официант и в соответствии с этим – честный человек, не могу не открыть этому гостю страшную тайну происхождения наших млекопитающих… Ну какая, какая, царица Иштар, Новая Зеландия, милый ты мой гость, если это самые что ни на есть наши постсоветские буренки с патриотично-меланхоличными очами? И главное, скажи мне, скажи, почтеннейший ты мой гость, вот чего ради стыдиться их говяжьего гражданства? Ну напиши ты, как есть! Но нет же, нет же, нет, слишком не доверяет русский холоп производству своих собратьев… Ну какая еще Новая Зеландия, если начальство не может раскошелиться даже на корм для камчатского краба, заточенного компрачикосами в гигантском аквариуме на потеху чавкающим гурманам?
Гость терпеливо ждал ответа от задумавшегося официанта, а Марк перевел глаза на пухлолицего менеджера, который записывал в свой анафемский блокнот какие-то отъявленные мерзости.
Милейший ты мой гость, да что такое краб? Кто будет заботиться о питании краба, если сами сотрудники ресторана, являющиеся по большей части представителями человеческого рода, питаются отбросами, приготовленными руками специально обученной затрапезной бабы – поварихи Зои – практикующейся на разбавлении еды водой, воздухом и силой мысли, так что даже почтенная гречневая и драгоценная рисовая каши ее производства могли бы привести в ужас любую детдомовскую столовку или харчевню какого-нибудь муниципально-решетчатого казенного заведеньица?