Москва слезам не верит
Шрифт:
Катерина осталась одна. Отошел троллейбус, в котором уехал Рачков. Мимо проходили пары: пожилые, видимо прожившие вместе всю жизнь; совсем юные, вероятно вчерашние школьники. Должен же быть выход, должен, думала она. Но все возможности, которые были у Людмилы, они испробовали, оставалась последняя: если не помогут, то хоть посоветуют. И Катерина из телефона-автомата позвонила академику. Телефон был занят. Изабелла говорила подолгу. Катерина прошлась по бульвару, врачи говорили, что ей надо больше гулять, хотя зачем гулять, если ребенка
– Мне надо посоветоваться, – попросила Катерина.
– Приезжай в воскресенье, – ответила Изабелла.
– Я бы хотела приехать сейчас.
– Что-нибудь случилось?
– Случилось. Я беременна.
– Сколько? – спросила Изабелла.
– Двенадцать недель.
– Приезжай, – сказала Изабелла.
То, что Изабелла рассказала академику о ее беременности, Катерина поняла, как только она вошла. Академик глянул на нее и отвел глаза.
– Я нужен? – спросил он.
– Пока не нужен, – ответила Изабелла. И академик ушел в свой кабинет поспешнее, чем обычно, как показалось Катерине.
Они сели на кухне, Изабелла разлила чай, и Катерина рассказала ей все о посещении врачей и о последнем разговоре с Рудольфом.
– Сволочь! – выругалась Изабелла. – Все они такие! Всегда расплачиваемся мы.
Изабелла достала записную книжку и набрала номер телефона:
– Берта, надо показаться. Не мне. Я уже отыгралась. Сама определишь. Хорошо. – Она положила трубку и сказала Катерине: – Едем!
Они на троллейбусе доехали до Крымской площади, переулком вышли к старому четырехэтажному дому. Им открыла дверь пожилая женщина в белом халате.
– Посидите на кухне, – попросила она.
Проходя мимо комнаты, через полуприкрытую дверь Катерина увидела на столе полную женщину с раздвинутыми ногами и рядом с ней еще одну женщину – в белом халате.
Они прошли на кухню. Изабелла закурила.
– Как вошла, так сердце заколотилось от страха, – произнесла Изабелла. – Если бы ты знала, сколько баб прошло через эту квартиру!
– И ты тоже?
– Пять раз.
– Пять абортов?
– Всего семь, – усмехнулась Изабелла. – Так что не бойся! Пятнадцать минут неприятных ощущений – и через неделю все забудешь, а через месяц можешь начинать все сначала.
Катерина услышала стон.
– Не ори! – Голос у женщины был прокуренный и старый.
– Что, прямо сейчас и мне? – испугалась Катерина.
– Сейчас и тебе. Тянуть дальше некуда.
Катерина услышала, как тот же прокуренный голос сказал:
– Дай ей нашатырю. Очень уж чувствительной стала!
Потом они слышали приглушенные голоса в передней, хлопнула дверь, и на кухню вышла седая старуха в белом халате.
– Простыни захватила? – обратилась она к Изабелле.
Изабелла вынула из сумки простыни, коробку конфет, флакон духов.
– Пошли, – позвала старуха Катерину.
Большой обеденный стол застелили простыней.
–
Катерина разделась. Это был уже третий осмотр за последние две недели – он закончился неожиданно быстро.
– Слезай, – скомандовала старуха, – одевайся!
– Сегодня не будешь? – спросила ее Изабелла.
– Ставь чай, – приказала старуха Изабелле.
Они сидели за тем же столом, на котором только что лежала Катерина, со стола сняли простыни и застелили скатертью. Старуха принесла водку в графинчике. Они выпили с Изабелой из серебряных рюмок, закурили, старуха – папиросу «Беломорканал», Изабелла – сигарету с фильтром.
Катерина впервые видела Изабеллу такой робкой: она молчала, не задавала вопросов, ожидая, что скажет старуха.
– Двенадцать недель, – наконец проговорила старуха.
– Я знаю, – подтвердила Изабелла.
– Если знала, зачем привела?
– Берточка, ты же все можешь.
– Это надо уже в клинике делать, это уже операция.
– Может быть, рискнешь?
– Нет, – заявила старуха. – Плод большой. Может быть кровотечение. Рожать ей надо.
– У нее нет мужа.
– У многих нет мужей. Рожают же. Расскажи все родителям, должны понять.
– У нее родители далеко, – стала объяснять Изабелла.
– В домработницах у тебя, что ли? – спросила старуха.
– Да нет, знакомая…
И Катерина поняла, что на помощь Изабеллы она может не рассчитывать.
– Учишься, работаешь? – обратилась старуха к Катерине.
– Работаю.
– Где?
– На фабрике.
– Рожай, – предложила старуха. – Беременных не увольняют, это раз. Потом отдашь в ясли, потом в детский сад на пятидневку; а потом, глядишь, и замуж выйдешь, легче будет.
– Она в общежитии живет, – добавила Изабелла.
– Ну и что? – спросила Берта. – С ребенком не выгонят. Профсоюз, комсомол защитят. А еще лучше – в партию вступи. Партийные своих берегут, а ты вступай, чтобы сберечь будущего ребенка.
– Фи, Берта, – поморщилась Изабелла.
– Я правду говорю, – сказала Берта. – Судя по всему, ей ждать помощи не от кого. Так что, милочка, надейся на себя, не пропадешь! И ребенка вырастишь. У советской власти есть все же кое-какие преимущества. А когда этот подлец увидит ребенка, подросшего, прелестного, может быть, он вернется. Я таких случаев знаю много.
– Не нужен он мне, – призналась Катерина.
– Правильно, – поддержала Изабелла. – Предателей не прощают!
– А ты поглупела, Изабелла, – усмехнулась старуха. – Какое это предательство – нормальная трусость. Когда тебя мужики бросали, ты же не считала их предателями. Ну, не повезло, говорила. И находила следующего. Как академик-то?
– Нормально. – Изабеллу этот разговор не устраивал. Она открыла сумку и достала кошелек.
– Ничего не надо, – отказалась Берта. – Если бы я за разговоры деньги брала, миллионером давно бы стала.