Москва в огне. Повесть о былом

Бляхин Павел Андреевич

— Ты из тюрьмы, конечно? — неожиданно спросила Землячка, окинув взглядом мое потрепанное пальто и картуз. — Разговаривать с народом умеешь? Голос есть? Теперь нам до зарезу нужны агитаторы-массовики…

Я уже думал, что Землячка позабыла обо мне, и потому ответил не сразу. А она продолжала:

— Агитаторов требуют во все концы, на все фабрики и заводы, в профессиональные союзы. Наши товарищи сбились с ног, сорвали глотки. Слыхал, каким голосом говорил Седой?

Я поспешил заверить ее, что стать хорошим агитатором —

моя давняя мечта, что мне уже приходилось выступать на митингах в Баку, в Карсе, в Тифлисе и что я буду рад, если в Москве…

Нас то и дело прерывали. Но Землячка как-то умудрялась не терять нити разговора и, выслушав мой «рапорт» до конца, решила:

— В таком случае, дорогой товарищ, никакой другой работы не ищи. Содержание будешь получать из кассы комитета. Теперь у нас одна работа — готовить рабочих к бою.

Предложение Землячки так взволновало меня, что я сидел как на иголках, нетерпеливо ожидая отправки на завод или на фабрику, к настоящим рабочим-пролетариям, к «могильщикам буржуазии». Перед собой я уже видел многотысячные толпы, слышал шум и грохот машин…

— Для начала сегодня же вечером, — сказала наконец Землячка, — ты пойдешь в «Аквариум»… В «Аквариум»… — она стала перелистывать свой блокнот, а я так и замер: куда-то пошлют меня? — Да, ты можешь выступить в «Аквариуме», на митинге домашней прислуги. Седой, пожалуй, не успеет…

На мгновение я обомлел. Мне — разговаривать с домашней прислугой?! Горничные, кухарки, няни, поварихи, швейцары, лакеи… О боже! Что я с ними буду делать?

Однако возражать я не посмел и только спросил:

— А о чем мне говорить с домашней прислугой? Я ведь совершенно не знаком с этой профессией…

Заметив мою растерянность, Землячка понимающе улыбнулась:

— С профессией познакомишься позднее, а тема на всех рабочих собраниях теперь одна — долой самодержавие и да здравствует вооруженное восстание! Понятно?

Тему я понял, но как надо говорить с прислугой о восстании и революции, не мог себе представить и робко высказал еще одно сомнение:

— А если там будут выступать меньшевики, эсеры?

— Ах, да, — спохватилась Землячка, — я забыла сказать, что наш лозунг «всеобщая стачка и вооруженное восстание» поддерживается и московскими меньшевиками, так что по этому вопросу тебе драться с ними не придется. А эсеры тоже кое-как плетутся за нами… Впрочем, мой совет — не торопиться. Сначала приглядись к аудитории, послушай других ораторов, а потом уж и сам сообразишь, как надо действовать и что говорить… Ну, будь здоров.

Мы попрощались.

Взволнованный и несколько обескураженный, я вышел из комнаты и еще раз встретился с дружинниками, охранявшими штаб МК.

— Ну как? Все в порядке? — как старого знакомого, спросил меня высокий дружинник, задержав на секунду У двери.

Я ответил, что действительно все в порядке, и, уходя, пожал ему руку. Кажется, хороший парень…

Да, вероятно, счастье

никогда не бывает полным, так, чтобы человек мог сказать самому себе: «Я больше ничего не хочу, моя мечта осуществилась». В самом деле — что стоило Землячке отправить меня сразу на большой завод или на фабрику, к настоящим пролетариям! А вместо этого… прислуга… Эх!

Встреча с Пушкиным

Из штаба МК я вышел в радостном настроении. Да и как не радоваться: ведь теперь я агитатор Московского комитета!.. Однако предстоящее выступление на митинге домашней прислуги несколько охлаждало мой пыл (да еще в каком-то «Аквариуме»! — рыбой, что ль, там торгуют?). По факт остается фактом — я, агитатор, иду на первый митинг в Москве и заранее трепещу: не сорвусь ли в такой незнакомой и невиданной аудитории?

До вечера было еще далеко, и я решил пока побродить по городу, послушать, о чем говорят в народе. Мне хотелось уловить дух революции, дух мятежа, без которого все наши самые боевые лозунги — звук пустой…

Удивительное дело: Москва называется первопрестольной столицей, а построена так, что сам квартальный заплутается. То и дело встречаются небольшие площади, от которых, как лучи от солнца, во все стороны тянутся узкие улицы, пересекаемые кривыми переулками: пойдешь как будто в одну сторону, а выйдешь в другую или неожиданно упрешься в тупик — и шагай обратно или ищи проходные ворота. Словом, для новичка Москва — лес дремучий.

Однако куда я попал? Шел как будто по настоящей улице и вдруг уперся в большой дом с мезонином, который встал на пути, как баба с коромыслом. Ничего не поделаешь, вернемся назад. И я опять пошел колесить но городу.

Сначала ничего особенного не заметил. Встречные москвичи спокойно проходили мимо, иные бесцеремонно задевали меня плечом, некоторые даже извинялись, а одна девушка, налетев на меня из-за угла и едва не чмокнув губами в лоб, звонко рассмеялась и пошла себе дальше. При чем же тут революция? То ли дело Карс, Тифлис! Весь народ митингует!

Но вот я вышел, как мне сказали, на Тверскую улицу. Здесь стало оживленнее. Люди шли парами и группами не только по тротуарам, но и прямо по мостовой. Шли смело, шумно, смеялись и спорили. Но почему-то большинство в одну сторону — мне навстречу.

Городовые смиренно стояли на своих постах, даже не пытаясь наводить порядок или управлять движением. «Ага, — подумал я, — поджали хвост, фараоны!»

Встретив пожилого рабочего в мохнатой шапке, натянутой на уши, я полюбопытствовал:

— Куда это народ шагает, папаша?

Рабочий на секунду остановился, удивленно вскинул брови:

— Ты что, парень, из деревни, что ли, приехал, не знаешь, куда народ идет? Известно, в «Аквариум».

Рабочий повернулся и пошел прочь.

Я двинулся следом. Ишь ты, значит, «Аквариум» не такое уж плохое место, смотри-ка, сколько народищу валит!