Москва в огне
Шрифт:
— Долой республику!
— Вон’ безбожников!
— Уберите флаг!
— Не хотим республику!
Часть рабочих и дружинники плотной стеной окружили знамена и стол президиума. Шум и крики заглушили голос оратора и звон медной кружки, по которой изо всех сил барабанил палочкой председатель, призывая к порядку.
Исчерпав весь запас слов, чернобородый крикнул:
— Постоим, братцы, за веру христианскую! — и спрыгнул с ящика.
Я не стал дожидаться, когда уляжется буря, и тотчас вскочил на
Костя и еще трое дружинников встали передо мной, оттеснив чернобородого. Он остановился поблизости от трибуны.
Меня никто еще не видал здесь и, следовательно, не мог знать, на чьей стороне окажется этот новый оратор.
Я не торопился принять наглый вызов черносотенца и нарочито спокойным, тихим голосом заговорил о чем-то нейтральном, не задевая ни царя, ни религии.
Задние ряды слушателей зашикали на передних:
— Тише вы, там!
— Не слышно!
— Давай громче, оратель, чего тянешь!
Председатель грохнул кружкой о стол.
Взбудораженные работницы постепенно замолкали, в кухне стало тише. Однако мое положение было не из легких. Я знал, что большинство пожилых рабочих и особенно женщины люди религиозные и, конечно, одной речью их не удастся переубедить и рассеять поповский дурман. Поэтому я уклонился от прямого спора о боге, но решительно опроверг глупую клевету черносотенца насчет предстоящего ограбления алтарей, закрытия храмов, крещения детей верующих и прочую чепуху.
Это внесло некоторое успокоение в ряды женщин, но заметно взволновало черносотенцев. Они попробовали пошуметь, рабочие резко осадили их. Чернобородый рванулся было к трибуне, но Костя решительно преградил ему дорогу:
— Цыть ты, черная душа!
Тот отпрянул назад, лишь погрозив ему кулаком.
Я стал рассказывать о том, как тяжко жить на Руси рабочему человеку, как обнищала деревенская беднота, как пируют и веселятся за наш счет богатые, как издеваются над народом власть имущие…
— Но ведь и мы, рабочие люди, хотим свободы и счастья, хотим лучшей жизни для себя и для детей своих. А где эта жизнь? У кого искать защиты против гнета и насилия? Кто нам поможет добиться лучшей доли? Конечно, царь! У него вся власть и сила. Он — отец народа, помазанник божий, он добрый и милостивый…
По собранию прошел гул. На лицах дружинников появилась растерянность. Чернобородый удивленно выкатил глаза. Женщины придвинулись ближе к ящику-трибуне.
Я продолжал:
— Так думал о царе русский народ, так думали и петербургские рабочие до Девятого января. Что же случилось в этот страшный день?..
Дальше я рассказал о том, как петербургские рабочие во главе с попом, с иконами и царскими портретами в руках шли к царю с жалобой на хозяев и министров, с мольбой об улучшении их тяжкой доли. Нарядившись в праздничные одежды, они шли с малыми детьми и женами,
— О чем же они хотели просить государя?
Вместо ответа я вынул из кармана отпечатанную в виде листовки петицию петербургских рабочих к царю и начал читать…
И с каждой минутой в кухне становилось все тише, напряженнее. Мужчины слушали молча, глядя в пол, мрачно нахмурившись. На глазах у женщин блестели слезы. Слышались глухие вздохи, похожие на стоны. Казалось, не хватало воздуха. Черносотенцы тоже притихли, насторожились, тревожно переглядывались.
Но особенно потрясли слушателей последние строки из петиции:
— «Мы здесь, многие тысячи, как и весь русский народ, не имеем никаких человеческих прав. Благодаря твоим чиновникам мы стали «рабами»… Государь! Не откажи в помощи твоему народу! Разрушь стену между тобой и твоим народом. Повели и поклянись, чтобы исполнились наши просьбы, и ты сделаешь Россию счастливой; если нет, тогда мы готовы умереть тут же. У нас только два пути: свобода и счастье или могила…»
Послышались всхлипывания женщин. Чей-то голос тяжко простонал:
— Ох, могила и есть…
А когда я рассказал о том, как встретил «милостивый царь» своих верных подданных, как навстречу мирной толпе загремели залпы, как драгуны и казаки рубили саблями безоружных рабочих, детей и женщин, я почувствовал, что всем стало трудно дышать и что я сам вот-вот задохнусь от негодования и ярости, если не кончу сию же минуту.
Рассказ оборвался…
На секунду воцарилось гробовое молчание. И вдруг неистовые крики:
— Долой царя!
— Вон черную сотню! Гони их!
— Давай республику!
И те же работницы, которые час тому назад кричали: «Долой республику!», толпой ринулись к нашему знамени и подняли его высоко над головами.
Мы поняли, что теперь уже не надо делать особого доклада с призывом к всеобщей стачке и вооруженному восстанию.
Коротко разъяснив суть дела, товарищ Иванов предложил поставить на голосование резолюцию, в которой было сказано, что рабочие Прохоровской мануфактуры по первому зову Совета рабочих депутатов готовы объявить забастовку и с оружием в руках выступить на борьбу с самодержавием.
Резолюция была принята единодушно, с горячим энтузиазмом.
— Только дайте оружие! — посыпалось с разных сторон. — Мало оружия! Оружие, оружие дайте!..
Кроме Медведя, никаких «ораторов» от эсеров не было, не явились и меньшевики. А сам Медведь с явным удовольствием поддержал нашу резолюцию.
Уходя с митинга, я пробовал осмыслить происшедшее. Да, сегодня мы были свидетелями того, как простой рассказ о кровавых событиях 9 января убивал веру народа в «милостивого царя-батюшку».