Москва, я не люблю тебя
Шрифт:
И я был одним из тех генералов власовых, которые не просто пособничали оккупантам, а в одном с ними строю осаждали город.
И город капитулировал. Сдался на милость победителей, а мы все это время сидели и смотрели. Как вырастают один за другим уродливые торговые центры и небоскребы, как люди на улицах все меньше напоминают людей, как мэр-пчеловод выкуривает твоих вчерашних соседей, а тех, кто не выкурился, доедают смог, жара, пробки и новое местное население. Мы смотрели и неодобрительно цокали языками, сетуя на жадность Аэрофлота, повышающего цены на европейские направления. Все это время мы словно очень хотели
И как-то незаметно вышло, что каждый вечер, подходя к окну своей шикарной квартиры, ты чувствуешь, что кособокие советские дома-коробки, в каждой маломерке которых живет тридцать пять таджиков, смотрят на тебя своими мутными окнами и шепчут: «Мы скоро к тебе переедем…»
This is Major Тот to Ground Control I'm stepping through the door And I'm floating in a most peculiar way And the stars look very different todayHe ко мне. Я выхожу здесь. Из города, который я люблю, и который меня тоже нет. Мне будет трудно без всех вас, дорогие мои ублюдки-москвичи. Но я справлюсь. Я привыкну.
Я забуду тебя, Москва, как забывают женщин, которых отчаянно любили, но с которыми не были счастливы.
Иммиграция, иммиграция. Я так много думал о ней все это время. В сущности, я давно уже живу в иммиграции. Внутренней. Я сбегаю с русской улицы в английскую машину, ныряю в московский подъезд и выныриваю в лондонской квартире. Я забиваюсь в кресло, укрываюсь ворохом англоязычной прессы, прикрываю глаза и ныряю еще глубже. Я знаю, что там, в глубине, нет уродов в пробках, толстых ментов, хитрожопых депутатов, гастарбайтеров, новостроек, торговых центров и дорогих шлюх с отвратительным тыкающим говором.
Но там тоже негде спрятаться. Там нет ничего такого, что отличает меня от всех вышеперечисленных насекомых. Все эти ДБ9, пентхаус и ботинки дерби говорят мне о том, что я всего лишь ношу отличительные признаки правящего подвида, хотя не исключено, что я лишь наколотая на булавку бабочка в чьем-то собрании. Моих старых друзей здесь больше нет, а новыми у меня хватило ума не обзаводиться.
У меня нет детей и домашних животных. А главное — мне не за что зацепиться. Все, из чего состоял Вова тридцать шесть лет назад, истончилось, подъелось ржавчиной, вытерлось и было заменено. Как меняют зубы, или делают пластику лица, или меняют размер груди. Того меня больше нет. И большие сомнения, существовал ли тот парень со школьных фотографий?
Заходящие самолеты накрывают меня тенью от крыльев, оглушают ревом двигателей, и каждый раз, когда надо мной пролетает металлическое чудовище, я невольно съеживаюсь. Мне кажется, в этот момент ДБ9 тоже съеживается, и музыка становится почти не слышна. Один за другим садятся Air France, Аэрофлот и JAL.
For here Am I sitting in a tin can Far above the world Planet Earth is blue And there's nothing I can doЯ
Боуи заканчивает петь, и вот-вот должна начаться гитарная партия перед финальным куплетом, но вместо нее звонит телефон.
— Добрый день, — раздается на том конце вкрадчивый голос. Номер не определяется, и я мысленно посылаю зашифрованного ублюдка к черту, но тут же одергиваю себя тем, что большая часть моих клиентов звонит с подобных номеров. — Могу я услышать Владимира?
— Вы с ним разговариваете.
— Мне вас рекомендовал Дудкин Виталий. Он сказал, что вы с ним работали по одному вопросу…
— …Организация банковской операции за пределами Родины, — я говорю голосом Google, моментально среагировавшим на введенное в поисковую строку ключевое слово. Только вот Google говорить не умеет, а я умею. Оперативность, думаю, та же. — Работали год назад.
— У меня похожая история, — модуляции его голоса становятся гаже. Судя по голосу, либо чиновник, либо руководящий работник госкорпорации. В общем, мерзость. — Я, к сожалению, не могу представиться, но…
— Поверьте, мне искренне все равно, Иннокентий вы или дядя Петя. — Смотрю на часы, желание отключиться нарастает.
— Мы можем говорить по этому телефону? — сдавленно.
— Ну, если вы мне «Окаянные дни» Бунина не собираетесь читать, то можем, — хмыкаю я. — У меня хороший заряд батареи.
Собеседник делает попытку рассмеяться.
— Тогда к делу. Один человек должен передать крупную сумму денег другому человеку. Но в силу определенных причин, другой человек их лично получить не может…
— Он инвалид? — уточняю я совершенно серьезным тоном.
— Нет, в силу других причин. Скажем… в силу занимаемой должности. Человек он не публичный, поэтому нужен…
— …Курьер?
— …Назовем это так. Двадцать тысяч долларов вас бы устроило?
— Нет! — Я достаю сигарету, кладу телефон на траву, включаю громкую связь и закуриваю. Очередной откат за очередную стройку, льготу, снижение тарифа, налоговую проверку. Сколько в чемодане? Миллион? Полмиллиона? Тысяч триста? Вряд ли так мало, взяли бы ячейку в банке. Клиент из мэрии, министерства, налоговой? Мент? Нет, эти все сами делают, без посредников. Они, наверное, «красные зоны» сами себе строят, чтобы на оборудовании никто не нажился…
— Алло! Алло, вы меня слышите? — оживает трубка. — Вас мое предложение не заинтересовало? Почему, простите?
— Не заинтересовало, — отвечаю я после долгой паузы. — Я не люблю коррупцию. Считаю, что именно она тормозит модернизацию нашей страны и разваливает экономику.
Следует еще более долгая пауза. Потом оглушительный взрыв хохота. Я тихонько подсмеиваюсь в ответ. Смех в трубке становится сильнее, мой тоже. Только чуть более нервным.
— Ой, ну вы даете! — наконец заканчивает ржать абонент. — Нет, я давно так не смеялся! Чувство юмора у вас, конечно… н-да. «Четвертачок» мы могли бы обсуждать? Нет, — снова начинает он смеяться, — с юмором все полном порядке! Вы именно такой, как мне вас и описали.