Москва. Путь к империи

Торопцев Александр Петрович

…А ты еще думаешь, что ради того, о чем даже слышать тяжело и нестерпимо, тебе и воинству твоему будет помогать сила животворящего креста?..

Не губи себя, и вместе с собой и дома своего!

Как говорит Давид: «Любящий неправду, ненавидит свою душу», и тем более залитые кровью христианской исчезнут вскоре со всем своим домом!..» [179]

Уже из этих финальных фраз последнего послания Андрея Курбского ясно, что он пророчествует царю и всем его подданным, залитым христианской кровью, кару Господню.

179

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 179–180.

Известно, что опричнина была уже лет семь

как отменена. И хотя Иван IV продолжал, пусть и меньшими темпами, не так широкомасштабно, как прежде, вести политику уничтожения уделов, физического устранения знатных Рюриковичей, но прежних бесчинств, разгула, разврата с 1579 года за ним не числилось. Подустал Грозный сам от себя, и его лучшие телохранители подустали от бесчинств, и вся его страна подустала от него к этому времени. Курбский не просто напоминает жестокому самодержцу о былых преступлениях и, как перед одичалым от гнева быком, играет перед царем красной тряпкой, он, не чувствуя или не желая чувствовать перемены в жизни страны и ее повелителя, продолжает старую песню: христиане, залитые кровью невинно ими убиенных, исчезнут. Исчезли же 1 сентября 1579 года многие, ни в чем не повинные православные христиане, защитники Полоцка, Сокола, других городов. Первый русский «пишущий» диссидент, зная об этом, не выразил жалости к бывшим своим согражданам, не отреагировал на беды русских. Для него гибель христиан являлась обычным, нормальным явлением… не потому ли, что многие простолюдины, принявшие, как это ни покажется неприятным для приверженцев Курбского, опричнину идейно, тоже становились виновными в зверствах собак-грызунов, а значит, и на них, простолюдинов, распространялись «опала» предателя-князя и его пророчества! Подобные опричнине мероприятия без массовой опоры, без согласия (пусть молчаливого) толпы не проходят, тем более в течение семилетнего периода. И это молчание народа — а молчали и холопы, и бояре некняжеского рода — бесило Курбского. Он считал и народ «залитым кровью христиан», и народу он пророчествовал беду великую.

Ивану Грозному, конечно же, хотелось ответить «злобесному» князю не только обличительным словом, но и делами серьезными, государственными успехами. А вот с делами-то у него было плохо в тот момент. Нечем ему было отвечать. Нечем крыть!

Стефан Баторий, будто бы желая подтвердить пророчества беглеца, взял Великие Луки, Заволочье, Подсошь, другие города, а летом 1581 года, перед очередной военной кампанией, он объявил главной задачей взятие Пскова. Догадываясь об этом, Иван Грозный послал в город воевод, отряд, впрочем, небольшой, но ответить Курбскому так и не решился, да и последующие его действия говорят о том, что в победу русских он верил с трудом.

Князь-беглец не переживал из-за этого. Может быть, он уже готовился писать четвертое послание царю, в котором можно было, взирая на поверженный Псков, на тысячи мертвых христиан, окончательно заклеймить позором Ивана Грозного в гибели дома его, то есть Русской земли. А может быть, бывший русский князь тешил себя мечтой о том, что после победы Стефана Батория царь признает-таки свои преступления и покается на крови подданных.

Так или иначе, но Иван Грозный не ответил ему, а польский король начал тщательную подготовку к решающему в Ливонской войне походу. В одном из своих указов он писал, настраивая своих воинов и многочисленных наемников к трудной боевой работе: «Москвитяне, при обороне крепостей, своею стойкостию и мужеством превосходят все прочие нации». Стефан Баторий был не единственным политическим деятелем той эпохи, который с таким уважением отзывался о «москвитянах».

Секретарь польского короля Сигизмунда II Августа литовский гуманист Михалон Литвин (Венцеслав Миколаевич) в своем трактате «О нравах татар, литовцев и москвитян», в частности, говорил: «Москвитяне и татары намного уступают литвинам в силах, но превосходят их трудолюбием, любовью к порядку, умеренностью, храбростью и прочими достоинствами, которыми упрочиваются королевства» [180] .

Ни литовский дипломат, ни сам Стефан Баторий даже не думали о том, что в XVI веке в Европе и в Азии найдется сила, способная изничтожить дом русского царя, добиться «исчезновения» православных христиан: свое бы не порастерять в борьбе с Московским государством! И только Андрею Курбскому, мудрому человеку, почему-то упрямо казалось, что за грехи Ивана IV Васильевича должны отвечать он сам, весь дом его

и все православные христиане. Почему? Почему мечтал об этом беглец? Почему Грозный не ответил на третье послание? Потому что дела у русских были в тот год действительно плохи! И понимали это многие. И в случае победы Стефана Батория… не мог ли мечтать мудрый Курбский, Рюрикович, о восшествии на русский престол, не являлись ли его письма своего рода предвыборными лозунгами, в которых талантливый автор изложил свое видение, свой идеал монарха — воистину справедливого, доброго, человеколюбивого, опирающегося в правлении на Священное писание, на Цицерона, Давида и так далее?

180

Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. М.: Наука, 1964. С. 75.

Подобные вопросы жители Пскова себе не задавали. Некогда было. Они готовились к войне. Они по-своему разрешили спор Курбского и Грозного.

Польские магнаты поддержали Стефана Батория, выделили ему значительные средства. Король вооружил сорок тысяч опытных воинов, поляков и литовцев, а также пригласил со всей Европы еще шестьдесят тысяч наемников: венгров и французов, датчан и шведов, румын и немцев, шотландцев и австрийцев… Ажиотаж вокруг похода напоминал события прошлых веков, когда папы римские и европейские монархи собирали со всего континента войска для крестовых походов.

В Пскове не было гроба Господня. В Пскове были великие богатства, о которых ходили легенды. Стотысячное войско Стефана Батория замыкал большой отряд купцов, а также разных прохиндеев, любителей легкой наживы. Не исключено, что, собирая громадную армию, король рассчитывал на большее, чем взятие Пскова, этих, пока закрытых для пришельцев, ворот в Русскую землю, и причины тому были весьма веские. В Литве и Польше внимательно следили за ходом приватизации Москвой удельных княжеств, вечевых республик и последующих разорительных погромов Пскова, Новгорода и других городов. Чужеземцы вполне могли рассчитывать на то, что среди русских городов (например, в Пскове, семьдесят лет назад поголовно рыдающем, оплакивающем свой вечевой колокол, свою вольницу) найдутся такие, которые по примеру князей, вынужденных покидать родину (но не обязательно при этом — предавать свой народ), согласятся добровольно сменить «гражданство». Сам Стефан Баторий подумывал об этом. Не говоря уж о Курбском. Но русским и на эту тему думать было некогда — они готовились к обороне.

Продвигаясь на восток, чужеземцы взяли крепость Воронеч на дальних подступах к городу, затем Остров, важный пункт в непосредственной близости от Пскова, можно сказать, пригород. 18 августа в нескольких километрах от города появились авангардные отряды врага, а через шесть дней подошло и основное войско во главе со Стефаном Баторием.

Псков поразил пришельцев благолепием, величием и мощью фортификационных сооружений. «Господи, какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, Боже, с ним справиться», — написал в дневнике участник похода Ян Пиотровский, будто бы уже в тот, первый день предчувствуя, что без Божьей помощи им город не взять.

Чтобы русские не сомневались в серьезных намерениях иностранцев, Стефан Баторий и коронный гетман Ян Замойский решили начать дело с грандиозного парада. Выучка у воинов была отменная, военачальники строили их в парадные колонны, и они медленно и с этаким показным шиком проходили по солнечному густо-зеленому полю, которое очень хорошо осматривалось со стен Пскова. Лучшие воины Европы, пехотинцы, конники, не спеша маршировали под грохот литавр перед жителями города, которые за всю свою жизнь красоты такой пестрой, чужеземной, грозной не видывали! И стояли они на стенах, изумленные (дети и женщины, старики и воины), и дивились невидалью, будто скопище чужеземных артистов пожаловало под древние стены Пскова. За кавалеристами кони с низким грохотом потащили осадные пушки громадных размеров…

На что рассчитывал, демонстрируя мощь войска, король? На панику, конечно. Паника убийственна. Опытный полководец знал об этом. Но искоса поглядывая на стены города, Стефан Баторий не мог не удивиться: русские были абсолютно спокойны. Более того, в их движениях, в вялых каких-то перемещениях по стенам чувствовалась силища могучая и далеко не всем понятная. Перед псковичами проходило лучшее войско Европы, стотысячное, оснащенное самой современной техникой, возглавляемое опытнейшими военачальниками. Неужели там, на стенах, этого не понимали?