Моссад. Тайная война
Шрифт:
Эдер остановился возле большой сосны. На его участке не было цветов, только хорошо постриженная густая трава и кустарник.
Мариссель втащил вещи в дом, Черил остановилась перед зеркалом, стряхивая с волос капельки воды.
– Наверху у меня две комнаты, бывшие детские, – объяснил Эдер. – Они в вашем распоряжении. Хотите принять душ – ванная комната напротив, сейчас зажгу газовую колонку. И приготовлю что-нибудь поесть.
Мариссель покачал головой.
– Я не голодна, – сказала Черил.
– От чая вы не откажетесь, – уверенно заключил
Черил выбрала себе комнату посветлее. Марисселю досталась комната с видом на вековую сосну. Дом по ту сторону дороги был скрыт цветущими яблонями. Мариссель расстегнул сумку и выложил на кровать аккуратно сложенные рубашки и легкие светлые брюки.
В неглубоком стенном шкафу висели мужские вещи – застиранный вельветовый комбинезон, старая кожаная куртка. Видимо, он расположился в комнате, где прежде жил сын Эдера.
Мариссель быстро умылся и спустился вниз. Черил еще переодевалась. В кухне с занавешенными окнами умело хозяйничал Эдер. В большом прозрачном чайнике он заварил чай непривычной для Марисселя крепости. Из микроволновой печи достал пирог с корицей.
Эдер стащил с себя куртку и остался в одной рубашке. Теперь Мариссель мог повнимательнее его рассмотреть. Крупная голова увенчивалась короткой седой шевелюрой. Излишне полный, с двойным подбородком, под глазами мешки. Но производил он впечатление бодрого, жизнерадостного человека.
– Я заметил, ваш дом находится в прекрасном районе. Наверное, он вам дорого обошелся?
Эдер покачал головой. Он быстро нарезал пирог, расставил на столе чашки, блюдца и ловко пресек попытку Марисселя помочь. Чайная посуда у Эдера была особенная – явно купленная не в магазине, изумительной работы какого-то мастера.
– Мы купили участок сразу после войны, – объяснил Эдер. – Тогда поселка не существовало. У нас были полноценные швейцарские франки. На них в те годы можно было приобрести все, что угодно. А через двадцать лет это местечко у озера облюбовали те, кто преуспел в эпоху экономического чуда, и мы оказались здесь белыми воронами, чужаками. На нас посматривали с вежливым удивлением: вы-то сюда как попали?
– Ваша жена?..
– Она умерла еще совсем молодой, перед этим долго болела.
– Мне очень жаль…
Эдер сделал предупреждающий жест рукой:
– Я давно сжился с этим горем. Я вообще оказался на редкость стойким, хотя маме в детстве моя будущность виделась в самом черном свете. Она боялась, что я расту не подготовленным к житейским невзгодам и испытаниям. Но вот я как раз умудрился через все страшные годы пройти практически без потерь. А уже в благополучные времена лишился и жены, и дочери.
– Мне очень жаль, – повторил Мариссель. – Я надеялся, что наш приезд поможет вам рассеяться, а получается наоборот.
Наступила неловкая пауза. Мариссель вертел в руках чашку. Глаза Эдера увлажнились.
– Ваши вопросы никоим образом мне не досаждают, – сказал он. – Здесь я чувствую себя достаточно одиноко и рад возможности поговорить.
– Почему ваш сын не захотел
– Когда мы вернулись сюда после войны, он уже был взрослым юношей. Ему было шестнадцать лет, и пять из них он провел вне Германии, в эмиграции. Он совсем не чувствовал себя немцем. Эта страна осталась для него чужой. Я помню, мы обедали в привокзальном ресторане. Несмотря ни на что, мы с женой испытывали некие ностальгические чувства, с сочувствием смотрели на обедневших и почти голодающих людей. За соседним столиком обедала какая-то пара. К ним подошли дети. В костюмах, галстуках, они приветствовали своих родителей по-военному четким поклоном, щелкнули каблуками. Словом, вели себя так, как должны поступать добропорядочные немецкие дети. Но для нашего сына это было дико. Он уехал в Англию, окончил университет и остался в Лондоне.
– Почему он не поехал в Швейцарию?
– Собственно говоря, в Швейцарии у нас никаких корней не осталось. Родственники жены умерли. В сорок первом мы бежали в Швейцарию, потому что у нас не было иного выбора. Я не хотел, чтобы меня призвали в вермахт и отправили на Восточный фронт, и предпочел удрать от призывной комиссии. По тем временам мы прекрасно жили в Швейцарии, но никогда не считали, что останемся там навсегда.
– А ваша жена? Ведь для нее Швейцария была родиной. Неужели и она хотела вернуться в Германию?
– Она была швейцаркой только по рождению и – к счастью для меня – по паспорту. Она с десяти лет жила в Германии, в Кельне.
Наконец спустилась и Черил. Она надела джинсы и свободную блузку с короткими рукавами. Косметики на ней было минимум.
Эдер налил ей чая и отвалил огромный кусок пирога. Черил сделала большие глаза, но отказываться не стала. Она отщипнула кусочек и одобрила пирог.
– Так вы дружили с моей дочерью? – спросил Эдер.
На глаза Черил навернулись слезы.
– Мы познакомились в школе, работали вместе и подружились. Люсиль была замечательной девушкой.
– Да, она тоже рано нас покинула, – вздохнул Эдер. – Хотя мы с женой были уверены, что уж дочка-то останется с нами. Она была таким домашним ребенком, прекрасно играла на рояле. Мы думали, что она станет профессиональным музыкантом. Но и ей не нравилось в Федеративной Республике. Она имела право на швейцарский паспорт, получила его и поехала в Израиль, чтобы искупать вину немцев перед евреями. Соседи здесь, наверное, считают ее дурочкой.
Кухня в доме Эдера соединялась с небольшой гостиной, обставленной очень скромно: простая деревянная мебель, проигрыватель компакт-дисков, большой телевизор. На полу, на столике, на буфете – везде стояли оригинально вылепленные глиняные вазы.
Мариссель взял одну из них в руки.
– Память о жене, – объяснил Эдер. – Когда мы здесь поселились, она сама вылепила всю кухонную утварь: приходилось экономить каждый пфенниг. А потом уже лепила ради собственного удовольствия. Она преподавала в школе рисование, со способными детишками занималась и лепкой.