Мост через переносицу
Шрифт:
Вальдимат послушно полез в холодильник. В самом дальнем углу морозильной камеры он нащупал небольшой сверток, плотно набитый чьей-то проведенной через лабиринты мясорубки плотью.
– Что там нового? – сонно спросил Вальдимат.
Под «там» он подразумевал деревню, в которой был их дом.
– У Нины Васильевны козу увели, – сказала мама.
– Кому она нужна?
– Да мало ли кому!
Вальдимат почувствовал знакомое двоение в глазах. Снова, как и вчера на дне рождения всё было словно в тумане. Когда же он закрывал глаза поочередно, картинка становилась чёткой. Но опять, как и вчера, каждый глаз видел
Вальдимат посмотрел на маму левым глазом – всё в порядке. Затем посмотрел правым – вроде бы то же самое, но всё-таки как-то не так. Мама изменилась. Будто ещё больше состарилась.
Зашёл отец.
– Ну, как выходные?
Вальдимат посмотрел на отца. Та же история. Левым глазом – как обычно. Правым – так, будто он постарел: прибавилось седины, морщины стали ещё глубже. Чёрт знает что!
– Ты чего? – заметила мама моргания Вальдимата.
– Что-то с глазами.
– Болят?
– Да нет. Нормально. Правый стал плохо видеть. Надо бы к врачу сходить, провериться.
Вальдимат решил не беспокоить родителей раньше времени. Тем более, что он и сам пока ещё не беспокоился. А к врачу действительно стоит сходить. Пусть посмотрит, пощупает, напишет какой-нибудь рецепт своими каракулями. Хуже не будет.
– Это от компьютера, – заявила мама.
Папа одобрительно зачавкал.
– Здравствуйте, – сказала Лиза.
Проснувшись, она выглядела словно птенец, выпавший из чужого гнезда, – нелепо и трогательно одновременно. Взъерошенные волосы, разнежившаяся ото сна кожа рук, глаза, перекрашенные невинными сновидениями… Вальдимат даже загордился тем, что спал с ней.
– Здравствуй, Лиза, – кивнула мама.
Папа прекратил чавкать и тоже кивнул в знак приветствия.
Родителям Вальдимата Лиза нравилась. Спокойная, добрая, в меру симпатичная, вежливая и ни разу не замеченная в пьянках. Кроме того, у неё было высшее образование, и она была на три года моложе Вальдимата. Ну и наконец, Лиза не была замужем и детей у неё не наблюдалось. Можно ли желать лучшего для своего сына? Родители Лизы были деревенскими аборигенами и жили в ста километрах к югу от цивилизации. Дом у них был крепкий, нервы тоже, своё хозяйство, куры, гуси, несколько кустов смородины и так далее. Они быстро нашли общий язык с родителями Вальдимата: тяпки-шляпки, свеколки-прополки, удобрения и прочие премудрости естественной сельской жизни. Виделись, правда, редко. Но зато с удовольствием. Вальдимат родителям Лизы понравился. Они ему – тоже. Особенно отец, Виталий Сергеевич.
Виталий Сергеевич был отставной десантник и потому всегда ломал колбасу руками, не признавая ножа. Нрав у него был бурный, рукопожатие – костоломовское. Но в общем это был приятный человек.
– Чахлый ты какой-то, – улыбаясь, тряс он руку Вальдимату, привезённому Лизой в гости. – Поживи тут недельку, кишки прочисть деревенским молоком. Вы там в городе все с запорами.
Сам Виталий Сергеевич ел и пил как прорва. С туалетом у него, видно, тоже был порядок. За столом он все время что-то громко рассказывал, бросая между вдохом и выдохом в рот то, что попадало под руку. Вальдимат его сразу зауважал. Но ещё большим уважением он проникся, когда Виталий Сергеевич отвёл его в сторонку и по-отечески приобняв сказал:
– Смотри: обидишь Лизку – пеняй на себя. Убить не убью, но руку сломаю. Ты на гитаре не играешь?
Вальдимат
– Ну и славно, – успокоился Виталий Сергеевич.
Да с Лизой стоило жить уже хотя бы ради простого знакомства с таким человеком.
Позавтракав, Вальдимат и Лиза пошли к себе в комнату. Мама с папой остались на кухне мыть посуду и вспоминать молодость.
Улёгшись на диван, Вальдимат стал играть в уже полюбившуюся ему игру: смотреть то правым, то левым глазом по очереди. Ну, с левым все было ясно. А вот правый глаз менял Лизу кардинально: её утренняя прическа превращалась в модную стрижку, глаза загорались, похотливо мерцал макияж. Смена глаз. В левом снова уныло отражался привычный облик госпожи кухонной раковины.
– Что с глазами? – спросила Лиза.
– Не знаю. Завтра к врачу пойду.
– После работы?
– После работы поздно. Отпрошусь на пару часиков.
– Очки пропишут, – вынесла вердикт Лиза.
– Выпишут – буду носить.
За стеной послышался шум и приглушенная плотностью бетона ругань – соседи снова выясняли отношения.
– Опять за своё, – покачала головой Лиза. – И не надоедает!
Она легла рядом с Вальдиматом и включила телевизор.
«Интересно, – думал Вальдимат, – когда Фёдор ругается на Амалию или даже бьёт её, он и вправду злится или же просто так застоявшуюся кровь по телу разгоняет? Наверное, второе. Ведь мирятся же они потом».
– Как тебе вчерашний праздник? – спросила Лиза.
«Говно», – подумал Вальдимат, но вслух сказал:
– Как обычно.
– Ты знал, что Быбин с женщиной будет?
– Накануне узнал.
– Приятная такая. Мы с ней поговорили немного.
– М-м.
Разговоры с женщиной о женщинах Вальдимату не нравились. Это было хождение по тонкому льду с рюкзаком кирпичей за спиной: неверный шаг – и ты уже тонешь.
За стеной наконец-то отчетливо зазвучал мат. Отрывисто, но отчетливо.
– Идиоты, – объявила Лиза. – Любопытно, что будет, когда у них дети появятся?
– Наверное, тоже, что и сейчас.
Вальдимату вдруг захотелось пойти и посмотреть своим взбунтовавшимся правым глазом на Амалию. Что бы, интересно, он увидел?
– Хоть бы она его покалечила, – взмолилась Лиза какому-то неведомому женскому божеству.
По телевизору шла благообразная чушь. Как всегда. Вальдимат лениво смотрел левым, всё ещё верным этой реальности глазом в светящийся экран. Пульсирующие там сюжеты цепко удерживали внимание, но никак не складывались в единую, доступную пониманию картину. Сериалы, реклама, шоу-программы – они то становились настоящим праздником для него, то каким-то душащим свободу мысли балластом. Дурацкая неопределенность. Нет ничего хуже неопределенности.
Он повернулся на бок и стал смотреть в окно.
– Ты чего? – спросила Лиза.
– Ничего. Просто полежу так. Помечтаю.
Лиза пожала плечиками и вновь нырнула в телевизионную муть.
Вальдимат смотрел в окно и думал, чем сегодня заняться. Он был воспитан с чётким осознанием того, что воскресенье – день глупый. Даже не то что глупый, а просто какой-то неудобный. Непонятно: то ли продолжать отдыхать, то ли начинать готовиться к работе. Так думали все, кого он встречал по жизни. И теперь, как и любой человек, напитавшийся чужими нелепыми представлениями о мире, тоже испытывал к этому дню весьма противоречивые чувства.