Мост через Жальпе
Шрифт:
— Да и отдельно неплохо, — мечтательно сказала актриса, левой рукой небрежно откидывая полу пиджачка. Мелькнула лиловая блузочка. Поэт подумал, что этот ее жест не так уж нечаян — и на сцене она этак левой рукой отбрасывала несуществующий пиджачок, поворачивалась профилем и тогда, правда, выглядела интересно, всем нравилась, даже себе самой.
— Вот и я говорю, что неплохо отделиться… — медленно сказала старшая из девушек, и в ее голосе действительно послышались злобные нотки. Погасшими глазами она посмотрела на поэта.
В грязном тумане взвизгнул поезд, со скамеек вскочили люди, гурьбой ринулись к рельсам.
— Спасибо
— Это вам большое спасибо, — прозвенел голосок юной. — Чтобы эта встреча была не последней. Ждем…
Старшая посмотрела на нее и снисходительно улыбнулась.
— Ждем… — повторила юная и, привстав на цыпочки, крепко чмокнула поэта в щеку. — Приезжайте опять вместе, — скороговоркой добавила, протягивая руку актрисе, когда та попрощалась со старшей.
— Там видно будет, — сказал поэт.
— Как получится, — добавила актриса, элегантно ставя ногу на подножку вагона.
Верно говорят, что поезда — второй этаж нашей грешной земли! В толчее трудно было разглядеть через запотевшее окно девушек на перроне, но поэту удалось на миг задержаться в коридоре вагона — обе девушки стояли перед белым зданием вокзала: юная поближе к рельсам, старшая — в отдалении. Странное дело, старшая вроде бы смеялась.
Полка поэта была внизу, актрисы — наверху, поэтому поэт предложил поменяться, он, дескать, полезет наверх; актриса поблагодарила, улыбнувшись соседке, которая уже готовила постель — тоже на нижней полке.
Поезд тронулся, медленно стихала суматоха, поэт на всякий случай еще посмотрел в ту сторону, где белел вокзал, но теперь был виден только острый его угол. Актриса подошла к другому окну, снова отбросила левой рукой полу пиджачка, глядя на желтые фонари на столбах вдоль путей.
Именно в этот миг и суждено было кончиться этому едва наступившему затишью. Из соседнего вагона с ужасным шумом ввалилась ватага парней — были среди них и постарше, и помоложе. Среди парней шествовал небольшого роста пожилой человек с лицом, изборожденным нелепыми морщинами — бывают такие морщинистые лица, которым морщины, так сказать, не к лицу, ни за что не определишь, зачем они и что означают. Человечек этот был в выцветшем костюмчике, в «водолазке» с белой полоской на шее, его комично сморщенное лицо свидетельствовало, что человек этот по крайней мере доволен жизнью, если не более того — морщины на лбу и на щеках показывали, что его мысли вряд ли хоть раз в жизни забегали вперед, вряд ли касались чего-нибудь, кроме тренировочных костюмов, спортивных команд, дотошного знания, как да куда пнуть мяч или что-то в этом роде. Мужичок остановился возле места, которое значилось в его бумажке.
— С сорок третьего по пятьдесят пятое. Чье сорок третье? Твое? — спросил он у плюгавого паренька.
— Мое.
— Ложись… Сорок восьмое?
— Мое.
— Ложись.
Он-то думал, этот мужичок, что все гладко и пойдет, все морщины на его лице говорили об этом. А у актрисы, а у поэта, а у этой девушки, которая ложилась, — нет, она уже легла рядом с полкой актрисы, — номера-то совпадают, они такие же, как у команды этого мужичка. А четыре украинки, лежащие и высунувшие с полок толстые ноги, обтянутые голубыми трикотажными штанами! Их места, оказывается, тоже совпадают с местами сосунков
— Ничего не знаю, наши места, мы билеты покупали неделю назад! Что это за порядок!
— Да на моем месте уже разлегся, — говорит этот плюгавый паренек; на его месте и впрямь лежит дряхлый старик.
— Ничего не знаю, это наши места, скидывай с полки и ложись. Ложись, ложись! — кричал вождек спортсменов, а его морщинистый лоб все же подсчитывал что-то, прикидывал, зря время не терял. — Нет, давайте сделаем так: сперва занимают места те, у кого свободные. Потом посмотрим.
Да чего тут смотреть — все равно целый выводок надежд спорта остался в узком проходе, глядя на четырех пышнотелых украинок, демонстративно протянувших свои толстые, обтянутые голубым ноги к поэту, который, положив руку на верхнюю полку, глядел на всю эту суматоху, да на актрису, стоящую посредине купе.
— Я это так не оставлю! Мои люди должны отдохнуть, не будем стоять до Гомеля! Где проводница? — И вождек, задевая за ноги лежащих и сидящих, выпучив глаза, понесся в другой конец вагона, где, по его расчетам, должна была находиться проводница. Какой-то значок, может даже медаль, блеснул в свете лампы.
Есть и проводница! Какой-нибудь десяток надежд спорта и то не стронется с места без провожатых, а чтоб такой вагон остался без сопровождения! Подходит она, впереди бежит морщинистолобый мужичок, подходит высокая, прямая и старая эстонка, так прекрасно постаревшая, не позволившая без толку появиться на своем лице ни единой морщинке.
— Вот мои люди. Чем они виноваты, билеты покупали неделю назад, надо же отдохнуть!..
Проводнице тоже, чего доброго, надо бы отдохнуть. Глотая окончания слов, она спросила:
— Ваши эти места?
Украинка лежала зажмурившись, однако следила за всем происходящим со своей полки. Она была до того толстая, что почти половина ее свисала, не умещалась на полке с матрацем.
— А то как же? Конечно, наши. Четыре места. Из Риги едем.
— Арбузы так и не распродали? — улыбнулась пожилая проводница.
И впрямь — на третьей полке, где днем лежат матрацы, громоздились в авоськах огромные арбузы.
— Нет. Не успели.
— Видите. Одни несчастья. И еще отсюда хотят выковырять…
Когда она подошла к поэту, тот уступил свое место, актриса сказала, что тоже не желает участвовать в этой неразберихе и поручает себя провидению.
— Все пудет, все пудет, — мягким добрым голосом говорила проводница, показывая места, где может устроиться актриса и где поэт, — на верхних боковых полках. Несколько спортсменов из команды морщинистого человечка тоже взяли боковые полки, только этот плюгавец, стоявший перед лежащим стариком, не желал ничего знать — его место, ему и причитается.
— Ляжешь, где тебе скажу! — вдруг стал горячиться вождек спортсменов.
— Не лягу!
— Откуда ты такой и взялся? — морщины человечка так и плясали.
— Откуда взялся, оттуда!..
— Все пудет, все пудет… — улыбалась проводница.
— Да иди ты, куда говорят! — даже рукой дернул его вождек.
— Не пойду!
Вождек вдруг обмяк, его губа отвисла. Словно в поисках спасения воззрился он на пожилую проводницу, а та спокойно молчала, улыбаясь хорошенькой актрисе, которая теперь, облокотись на верхнюю полку, уткнулась в маленькую книжицу.