Мост к людям
Шрифт:
На стадионе поднялось бог знает что. Еще когда немецкий форвард промахнулся, по стадиону прокатился легкий смешок, а потом и сплошной хохот. Масла в огонь всеобщего веселья подлил оркестр, совсем некстати ударив туш. Когда же капельмейстер спохватился и опустил свою дирижерскую палочку, оркестранты растерялись и не все одновременно перестали дуть в свои трубы — раздалось нечто похожее на жалобное меканье заблудившихся коз и овечек. Те, кто сидел недалеко от немцев, озабоченно наблюдали, как к долговязому коменданту нагнулся плотный начальник концлагеря и лицо его постепенно багровело.
А на поле продолжалась игра. Теперь судья уже вообще не обращал никакого внимания на грязные нарушения правил.
И все-таки судья нашел, к чему придраться, и назначил пенальти в ворота Трусевича.
Стадион замер. При таком счете ничего страшного не было бы, реализуй немцы это пенальти, но произошло чудо — Трусевич взял мяч!
Невероятный успех команды, пожалуй, не столько опьянил зрителей, сколько отрезвил их: все почувствовали, что в воздухе запахло бедой. Постепенно становилось ясно, что на стадионе происходит нечто более значительное, чем просто футбольный матч. И если первому голу люди обрадовались, а после второго, почти не скрывая, торжествовали победу, то теперь, после взятого пенальти, умолкли и только растерянно улыбались, как бы застыв в нерешительности между радостью и страхом. Но в сознании каждого роились беспокойные мысли: а может, и сообщения военного командования о безудержном продвижении на восток еще не означают окончательной катастрофы? Может, и на поле боя их так же можно бить, этих надутых индюков, которые так кичатся своей непобедимостью? Можно, безусловно можно, если даже здесь, на стадионе, одиннадцать ребят наглядно показывают это всем! И в сердцах тех, кто пал духом, вспыхивала надежда: нет, враги не добьются своего и на поле боя, это теперь ясно как день!
Когда в немецкие ворота влетел пятый мяч, над стадионом заревела сирена — воздушная тревога! До конца игры еще оставалось минут двадцать пять, но игра была остановлена. Люди не бросились с трибун, как бывало всегда в таких случаях, — все понимали, что никаких самолетов поблизости нет. Комендант вынужден был остановить матч, воздушная тревога только ширма, только наименее позорный способ как-то спасти свой престиж перед угрозой еще большего позора. Люди неохотно вставали со своих мест, медленно продвигаясь к выходу. Но в проходах появились солдаты с автоматами наперевес, стали подгонять и подталкивать зрителей, и через четверть часа на трибунах уже никого не осталось.
И только те, что выходили последними, видели, как на середину поля, где стояли рядом один к одному одиннадцать победителей соревнования, окруженных солдатами, подкатила большая тюремная машина. Киевляне поочередно исчезали в ее темном чреве. И кто знает, может, заталкивали их туда как раз недавние их соперники, для которых насилие было единственным способом выглядеть победителями и которые тем не менее всегда оказывались побежденными, когда встречались с духовным величием и самопожертвованием во имя человеческого достоинства.
1943
Перевод К. Григорьева.
ДРЕЗДЕН
Кто был на войне, тот никогда не сможет думать о ней спокойно. Безумный вихрь будничных дел вертит и засасывает, будто сознательно стремясь отвлечь от воспоминаний, но стоит ему уняться хоть на миг, и невольно попадаешь снова в тиски своей памяти.
Почему?
Если бы еще не постоянные напоминания — дом, только что выстроенный на недавнем пустыре,
Все сходится на том, что Сергей погиб здесь. Единственный большой город в тылу — куда же еще могли немцы с ним податься? Когда мы освободили концлагерь, расположенный в лесу, километрах в десяти на восток, Самчук рассказал, что Сергея с ним не было, его отправили куда-то дальше. Дальше был только Дрезден, западнее него уже хозяйничали американские войска. Следовательно, если его не пристрелили по дороге, то могли спровадить только сюда, в единственную тюрьму, оставшуюся в их распоряжении.
«Пристрелить по дороге»… Нет, нет! Его могли расстрелять, но не пристрелить. По дороге они убивали тех, которые убегали или обессилевали так, что падали и не могли идти. Оказаться застреленным при попытке к бегству за день-два до окончания войны было бы глупо, а обессилеть он не мог. Не мог он, конечно, обессилеть: территория, которую тогда занимали немцы, не превышала в глубину и двадцати километров, пройти их такому бывалому пехотинцу, как Сергей, нетрудно.
В дрезденской тюрьме погиб Сергей. Тысячу раз я взвешивал все возможные обстоятельства и каждый раз приходил к выводу, что именно так и случилось. Самчуку повезло — очередь не дошла, а Сергей попал под руку раньше, потому-то и расстреляли…
Дворец правосудия. Высокий фасад из серовато-желтого известняка с длинными рядами окон в стиле довоенного модерна. Бесцветный эклектизм этого стиля, порожденного сумятицей и непостоянством умов, довольно точно отражал характер провинциальных вкусов всемирного мещанства. В больших городах всех континентов разбросаны тысячи подобных сооружений, украшенных вытянутыми стеблями несуществующих растений, похожих на стилизованные фигуры томных девиц. Трудно догадаться, что за фасадом, размалеванным символами, словно претенциозная обложка модернистского журнала, находится тюрьма. А впрочем, стоит ли предъявлять моральные претензии к сооружениям, если даже те, кто их возводил, таили жестокость души под забралом внешней благопристойности?
До внутреннего двора добраться нелегко. Правда, высоченные железные ворота теперь распахнуты для всех. Проходишь огромную арку из того же известняка, пересекаешь гулкий, как бубен, двор, вымощенный каменными плитами, — и ты уже у других ворот, тоже раскрытых для каждого. За ними небольшой дворик, тесно зажатый четырьмя высокими слепыми стенами, похожий на колодец. Чувствуешь, как перехватывает дыхание от жуткого ощущения, что ты уже здесь. Слева одноэтажная пристройка, напоминающая внешнюю галерею, на ней десять продолговатых зарешеченных окошечек. Это камеры смертников. Напротив, у стены, расстреливали людей: место выбрано так, чтобы ожидающие своей очереди могли наблюдать весь процесс до мельчайших подробностей.