Мост
Шрифт:
Во время занятий по политике руководитель спросил его, может ли немец быть хорошим офицером, не будучи ревностным приверженцем существующего режима. Унтеру Хейльману вопрос показался настолько простым, что против обыкновения, не раздумывая, он громко, на всю комнату ответил:
— Само собой разумеется, господин обер-лейтенант!
После, экзаменов триста свежеиспеченных офицериков отправились в отпуск на родину, а Хейльман,
Он так и не понял почему. Для того чтобы осмыслить это, потребовалось немало времени.
— Что ж, ваше имя, Адольф, сулит вам большое будущее, — сказал командир, ухмыляясь, когда Хейльман предстал перед ним с плохой характеристикой, опоздав к тому же на два дня. — Господин Хейльман, — продолжал он, — вы просто неподражаемы, вы прямо-таки великолепны! — Хейльман, не моргнув, выслушал все это, только — глаза смеялись.
2 мая 1944 года. Наступление против русских, окопавшихся на противоположном скате холма. Русские ожесточенно сопротивляются. Атака отбита. Среди пропавших без вести унтер-офицер Адольф Хейльман. Никто не знал, что с ним случилось. Никто ничего не заметил. Он просто не вернулся.
Но этой же ночью часовой соседней воинской части, расположенной километрах в пяти, был насмерть перепуган. В гробовой тишине послышался вдруг какой-то шорох и треск. Он все приближался и приближался, и нервы часового сдали. Солдат забыл об автомате, забыл о ручных гранатах, обо всем забыл. Он ощущал лишь ужас перед тем, что двигалось прямо на него.
— Тревога! — заорал он во всю глотку. Потом еще раз: — Тревога, Иван! — Вконец перепуганный собственным криком, прижимаясь спиной к осыпающейся стенке окопа, часовой таращил глаза в темноту. И вдруг «это» оказалось совсем рядом, как раз там, где однополчане, поднятые его криком, задыхаясь от быстрого бега, плюхались в щели и окопы. Совсем-совсем близко он услышал голос:
— Заткнись, не то получишь в морду!
Кто-то большой, серый, грузный протащился еще несколько метров до немецких позиций, ухнул в окоп и растянулся на земле.
На следующий день в роте Хейльмана узнали, что унтер-офицер Адольф Хейльман вовсе не пропал без вести. Тяжелораненый, он с почти нечеловеческим упорством прополз на животе несколько километров и добрался до немецких позиций.
И вот теперь унтера Хейльмана оставили на мосту с семью подростками. Грузовик увез лейтенанта Фрелиха и весь взвод на запад, навстречу американцам. И Хейльман почувствовал, что отныне вся ответственность за судьбу этих мальчиков пала на него.
«Нужно что-то придумать, занять чем-то мальчишек, иначе они начнут нервничать», — думал Хейльман. Но ничего не приходило в голову, абсолютно ничего. И тогда он сказал стоявшему рядом Шольтену:
— Пока подождем немного и попьем чаю.
А Шольтен, всегда выдержанный и не по годам взрослый Шольтен, скорчил озорную гримасу и спросил бесцеремонно:
— Скажите, уважаемый, почему мы должны торчать здесь? Опять пропустим самое интересное.
Хейльман ответил устало:
— На вашу долю еще хватит интересного.
И вот началось интересное. Теперь, поздно ночью, на мосту появлялись лишь редкие прохожие. Несколько колонн проследовало в западном направлении, навстречу американцам. И больше никого.
Семеро стояли, прислонясь к перилам, а Хейльман шагал взад и вперед. «Ничего не придумаю, надо же быть таким болваном!.»
Внизу плескалась вода. Река трудилась. Без устали. Она несла песок и камни. После больших дождей она разливалась могучим потоком, а в засушливые летние месяцы струилась маленьким ручейком. Тогда ее, можно было легко перейти вброд. Мальчики писали как-то сочинение на тему «Река — символ нашего города». Карл Хорбер ухитрился заработать высший балл. Он очень образно написал про реку, про зеленую воду и сочные луга, раскинувшиеся по ее берегам.
Шольтен же получил неуд. «Не на тему», — стояло на его сочинении. Он заставил реку говорить, словно она человек, но убедился, что это не каждому по вкусу!
Среди ночи, когда все они сидели на восточном конце моста, с запада потянулись колонны. Теперь они двигались непрерывным потоком. Автомашины, конные упряжки, орудия, изредка танки. И среди всего этого люди, грязные, изможденные, обессилевшие, с осунувшимися серыми лицами, заросшими щетиной: они шли и шли, повесив головы, будто кто-то сидел у них на плечах и без устали погонял хлыстом. Порой кто-нибудь из колонны говорил сгрудившимся на мосту мальчикам:
— Чего вы еще ждете? Бегите, пока не поздно.
Тогда ребята, смущенно отворачивались и смотрели в воду, а унтер-офицер Хейльман ругал себя на чем свет, стоит за то, что ему так ничего и не приходило в голову.
Начало потихоньку накрапывать. Мальчики вытащили из рюкзаков плащ-палатки и зябко укутались в негнущуюся, жесткую материю. Мимо них проходила колонна за колонной, и с каждой минутой ребята все острее чувствовали, что впереди самое значительное событие в их жизни. И тут им стало страшно.
Ни один из них не сказал бы об этом вслух. Ни один. Но это было так.
Они закурили. У Хейльмана были сигареты, и он великодушно угощал всех. Зажав мундштуки в зубах, они онемевшими руками зажигали спички и жадно, торопливо затягивались. Альберт Мутц закашлялся. Он всегда кашлял, когда курил. Остальные уже давно привыкли к сигаретам.
К концу ночи людской поток немного схлынул и на какую-то минуту иссяк. Потом опять появились машины, а в них под мокрым брезентом смертельно усталые пехотинцы. И так без конца. Машины — затишье, машины — затишье.
И вдруг движение прекратилось. Стало страшно и жутко. Только что здесь проходили машины, тащились повозки, люди. А теперь на мосту остались только семеро ребят со своим унтером. А тот все думал и думал.
Он даже обрадовался, когда на мост со стороны старого города въехала машина и, скрипнув тормозами, остановилась у маленькой группы. Хейльман шагнул вперед, готовый дружески заговорить с каким-нибудь шофером, и остолбенел. Тот, кто сидел в глубине машины, а сейчас молодцевато спрыгнул на мостовую, был ни много ни мало, как генерал собственной персоной.