Мост

Константинова Анна

— Подойдет. А что это за имя?

— На древнем языке оно значит «городской», «принадлежащий городу».

— Отлично! — молодой и почти еще человечный Урбан похлопал меня по плечу. — Спасибо, друг.

— Да, друг. Первого уровня.

— Я помню! Конечно!

Страшный будущий Урбан в зеркале ощерился и вдруг пропал — коннект-импланты разрядились.

— И когда ты собираешься… покидать средний класс? — спросил я на выходе из зала.

— Не знаю, как только найду спонсоров, — беззаботно ответила будущая звезда, и мы с ним пошли

на рабочие места. Каждый залез под свой купол шумоподавления и перестал слышать другого.

К концу рабочего цикла я так и не придумал толковых вариантов усиления слежения в квартирах, зато решил кое-что подправить в этой жизни. А именно — помочь немного моей бывшей. Еще не хватало, чтобы у нее из-за меня неприятности возникали. Как-никак, она обо мне хороший отзыв написала…

Сердитая Элеонора собиралась уже выходить из зала, когда я пересекся с ней.

— Э… коллега… на пару слов по поводу нашего недавнего вербального контакта… инициированного вами!

Последнее я добавил быстро, опасаясь немедленных санкций, с такой лучше не рисковать. Элеонора остановилась и дала понять, что слушает. Я осторожно продолжил:

— Возможно, я поторопился… Один совместный прием пищи мог бы показать… и позволил бы оценить потенциальную возможность…

Обычно я лучше разговариваю с женщинами. Просто тут случай был особый, мне на самом деле очень хотелось бы не контактировать с ней никогда и ни по какому поводу, никаким способом и видом. Но приходилось терпеть. Потому что план был такой, двухэтажный и коварный. И, согласно ему, осчастливливал я сейчас совсем не Элеонору. Ее слегка самодовольная улыбка оказалась побочным эффектом.

— Прямо сейчас? — уточнила она и приблизилась на критически близкое расстояние.

— Нет, — ответил я заготовкой, — у меня еще полчаса рабочего времени. Вы же раньше уезжаете. — Она разочарованно кивнула.

Элеонора жила дальше, поэтому уходила с работы первой, а приходила последней. При индивидуально-сдвоенном житье синхронизируется время смены в квартире, а на работу все добираются в разное время. Разумеется, в соответствии с личным, заранее установленным расписанием.

— И когда же?..

— Завтра, во время большого перерыва мы сможем вместе пообедать, — прошептал я, тоже тщательно примерившись и приблизив лицо к ее порозовевшей щеке ровно на тридцать сантиметров… Возможно, их было 29, но я уже точно знал, что она не станет оформлять жалобу.

5.1

Метро в тот день я просто не запомнил, а по улице мчался, осторожно обгоняя свой человекопоток. У домаувидел, что очередь на вход пока невелика, неожиданно для себя самого вильнул в сторону, и побежал, огибая бетонную громаду многоквартирного здания, к подъезду выхода. Из него вытекал поток дневников.

Огораживающие рамки не давали подойти ближе. Металлические загородочки доводили людей почти до метро, что было очень удобно, но теперь из-за них я

не смог подобраться ближе и просто стоял, глядя на выходивших людей. Если хорошо потянуться, я мог бы дотронуться до плотного человеческого ручейка. Он медленно тек мимо меня в своих металлических берегах, и люди в нем делали обычные утренние действия: поправляли маски, застегивали одежду, проверяли свои маршруты на коммуникаторах. Все вместе, но каждый в собственной маленькой вселенной.

Почему-то я верил, что узнаю Ее. Она тонкая, высокая, она изящно склоняет голову, когда задумывается, и у нее каштановые волосы, прядки чуть рыжеватые внизу… Конечно, я прекрасно понимал, что она имеет право быть блондинкой, брюнеткой или даже не иметь волос вообще. Она может увлекаться бодимодификацией и тратить всю зарплату на превращение себя в кого-то другого. Она может быть абсолютно любой…

Одна из девушек в потоке вдруг подняла голову, и я поймал на секунду ее взгляд. Глаза над маской безразлично скользнули мимо. Возможно, оценили по пути, не оформить ли мне, наглецу такому, нарушение. Не опасен ли я для утреннего человеческого ручейка?

Кровь прилила к моим захолодевшим щекам, согревая их, и гулко застучала под черепом. Что же я творю? Бессмысленное и опасное в моем положении действие. Никак я ее не узнаю. И она меня — тем более.

Я разжал занемевшие ладони, отпустил ледяной гладкий металл и пошел к своему положенному входу.

Очередь за это время выросла раза в три, и теперь вилась, огороженная такими же точно перилами. Уставший ручеек ночников тек медленнее. Люди топтались, мечтая о законном отдыхе, и продвигались вперед со скоростью шаг в 10 секунд. Я пристроился в конец очереди и посмотрел на серое утреннее небо.

Я не жалел, что потерял время, ведь, возможно, она все-таки прошла мимо меня.

В квартире я не стал раздеваться и мыть руки, а сразу поскакал к кровати. Откинул крышку и увидел, во-первых, красный маркер, он лежал на подушке. А на крышке, прямо под моим черным словом, был нарисован красный цветок. Кружок и пять лепестков. Прелестно и лаконично!

Я сел рядом с кроватью на пол и некоторое время слушал, как сердце проталкивает по венам кровь. Оно при этом громогласно бухало, как будто кровь моя вдруг стала вязкой и не хотела бежать туда, куда ее толкали.

Простой символизм ее рисунка вдруг открылся передо мной. Возможно, так она слала мне сообщение о своей женской природе! Ведь, по ее представлениям, я этого не мог знать. В душе я просил у нее прощения за невольный взлом ее туалетного шкафчика. Я, как вор, уже давно украл эту информацию, а она, в своей доброте и необъяснимой лояльности, теперь дарила мне ее.

В руках я крутил красный маркер. Первый предмет, который она забыла в нашей квартире, уходя из дома! Сейчас я даже жалел, что она была настолько аккуратной. Любая ее вещь вызывала во мне жгучий, тягучий интерес. Не знаю, что бы я отдал за возможность раздобыть ее фотографию.