Мотив омелы

Лиезе Хлоя

— А если бы я сказал тебе, что дело в чём-то другом, ты бы мне поверила?

После целого года безжалостного взаимного антагонизма ответ слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его обдумать.

— Нет, не поверила бы.

Но впервые с того дня, как мы встретились и холодный Джонатан Фрост перевернул снежный шар моего мира с ног на голову, я задаюсь вопросом, может быть — всего лишь может быть — я ошибаюсь.

Глава 8

Плейлист: Andrew Bird — Mille Cherubini in Coro

Под

праздничную музыку и мою тихую игру на пианино на коленях мы с Джонатаном препираемся оставшуюся часть обратного пути в город, расходясь во мнениях о том, какой маршрут самый прямой до моей квартиры и также позволяет избежать наихудших пробок, вплоть до того момента, когда Джонатан плавно паркуется перед моим зданием. Потому что именно так складывается жизнь Джонатана Фроста, хотя я могу по пальцам пересчитать, сколько раз за те два года, что здесь живу, я получала место хотя бы в квартале от своей квартиры.

Я свирепо смотрю на него.

— Серьёзно? Прямо перед моим домом?

Он одаривает меня самодовольным изгибом одной брови, почти кривой усмешкой.

— Мне больше всех в мире везёт с парковкой.

— Ну естественно, — мрачно бормочу я.

Поставив машину на парковочный тормоз, Джонатан выключает зажигание, затем пристально смотрит на меня. Его кадык дёргается от судорожного глотка.

— Я прочёл тот любовный роман, который купил в книжном.

Я смотрю на него искоса, удивлённая и… заинтригованная.

— Оу?

Он кивает.

— Он оказался хорошим. Это не Остин, но…

— Прекрати, — я шутливо ударяю его по твёрдому, как камень, бедру, испытывая странное чувство дежавю. — Прекрати дразнить меня!

Уголки его губ приподнимаются почти в улыбке, прежде чем она исчезает, оставляя только тишину и густой, тяжёлый заряд в воздухе. Джонатан сжимает челюсти. Его глаза всматриваются в мои.

— Они очень разные, — говорит он. — Пара в этом романе.

Я киваю.

— Противоположности, по сути.

— Но… — его взгляд скользит вниз к моим губам. — В конечном итоге у них всё складывается. Это сердце их связи, их притягивают различия друг друга, они прикладывают усилия, чтобы сократить расстояние между ними, не теряя себя. Они… растут. Вместе. И более глубоко постигают своё истинное «я».

Моё сердце бешено колотится, ударяясь о рёбра. Будь он проклят за то, что сказал это так идеально.

— Вынужденная близость тоже помогает, — говорю я тише, почти шёпотом. — Торчать в карете несколько дней подряд, в гостинице всего с одной доступной комнатой и…

— Только одна кровать, — говорит Джонатан, и его кадык дёргается при очередном глотке. — Я читал об этом. Это популярный приём. Я могу понять, почему.

—

Ну естественно, ты читал о приёмах в любовных романах.

— Я читал всё об этом чёртовом жанре, — его пальцы барабанят по рулю. — Я ничего не делаю вполсилы, Габриэлла.

— Да… — я вглядываюсь в его лицо. — Да, ты не такой.

Рука Джонатана стискивает руль. Его челюсти сжимаются. И затем внезапно он распахивает свою дверцу.

Я моргаю, выходя из оцепенения. Затем я понимаю, что он собирается сделать. Проклятье. Он откроет мне дверь и снова будет вести себя по-рыцарски. Я не могу с этим справиться, учитывая, что один контакт ладоней так меня возбудил, что я ёрзала на своём сиденье всю дорогу домой.

Я хватаюсь за ручку, отчаянно желая опередить его, но Джонатан уже там, открывает мою дверцу, а затем снова протягивает мне руку. Я смотрю вниз на сугроб у своих ног, который мне нужно преодолеть. Неохотно я беру его за руку и пытаюсь не обращать внимания на электрический жар, который проходит сквозь меня, распространяясь от наших сцепленных рук до кончиков моих пальцев на ногах.

Перепрыгнув через сугроб, я с глухим стуком приземляюсь в рыхлую мягкость, затем смотрю на небо и сахарную пыль матери-природы, падающую на нас. Я выставляю язык и улыбаюсь.

Снег пробуждает во мне ребёнка. Чудо. Я никогда не перестану любить его.

Толстые холодные хлопья падают мне на язык. Я мурлычу от удовольствия, затем медленно открываю глаза. Джонатан пристально смотрит на меня.

— Что такое?

— Твоя способность радоваться, — тихо говорит он. — Это… вдохновляет.

Комплимент от Джонатана Фроста. И не просто какой-нибудь комплимент, а такой, который заставляет моё сердце чувствовать себя замеченной и сияющей, как свет свечей, льющийся из окна тёмной, холодной ночью.

Моё зрение затуманивается от подступающих слёз. У меня перехватывает горло.

— Ты не думаешь, что это глупо?

Он качает головой.

— Нет.

— Странно? Причудливо? Инфантильно? — шепчу я. Просто подборка тех слов, которыми меня называли, когда моё счастье выплескивалось на тех, кому казалось, что это «перебор».

Медленно приближаясь, хрустя снегом под ботинками, он смотрит мне в глаза.

— Нет, Габриэлла. Я не думаю, что это глупо, или странно, или причудливо, или инфантильно — держаться обеими руками за лучшие стороны того, кто мы есть, когда мы молоды, и не позволять жизни отнять это у нас. Я думаю, это храбро и круто, и не восхищаться тобой за это невозможно настолько, что аж раздражает.

Костяшки его пальцев касаются моей щеки, и мои глаза начинают закрываться. Это кажется таким ошеломляюще правильным, но я могу думать лишь о том, что это абсолютно неправильно.