Мотылек летит на пламя
Шрифт:
Хотя Алану нравилось сознавать, что они похожи, при общении с ней его сердцу недоставало того, что придает смысл самому убогому существованию, ради чего стоит жить.
— Ты всегда был дорог мне, Алан, — сказала Хейзел.
— Именно потому ты никогда не отправляла меня на слишком опасные задания? — спросил он.
— Да. Я боялась тебя потерять, как потеряла Майка, пусть ты и не был моим. — Она сделала паузу и заметила: — Вообще-то я всегда нравилась мужчинам: многие из них были готовы следовать за мной на край света.
— Ты очень красива.
— Полагаю, дело
Да, она могла быть разной. Холодной, жесткой, даже надменной, не желающей пачкать руки. А потом — источающей милосердие, не гнушавшейся самой грязной работы. Хейзел была для него загадкой, и даже сегодня, несмотря на порыв откровенности, на дикую, сводящую с ума близость, раскрылась далеко не до конца.
Утром, перед тем как уйти, она сказала:
— Считай, что это была последняя проверка. Ты не струсил, не захотел остаться в Нью-Йорке или ехать в Канаду. Сегодня мы вместе отправимся на призывной пункт. Не волнуйся насчет того, что произошло между нами: если время не вылечит нас, то, по крайней мере, поможет расстаться с иллюзиями. Я не собираюсь посягать на то, что принадлежит другим, хотя всегда считала, что любовь ничему не подвластна, ей нет дела до нашей морали и принципов.
Она вновь выглядела собранной и серьезной, как перед заданием, и Алану было трудно поверить, что это та самая женщина, которая с такой бешеной страстью отдавалась ему в минувшую ночь.
«Хейзел права: время все лечит, — подумал он. — А еще — заставляет забывать то, что прежде казалось незабываемым».
Глава 6
С некоторых пор в округе сделалось непривычно тихо, и это был тот случай, когда тишина пугала куда сильнее шума.
Большинство соседей-мужчин ушли на войну, а их матери, жены и дочери сделались немногословными и терпеливыми. Краски жизни угасли: яркость довоенных нарядов сменили черные вдовьи платья и желтоватый цвет домотканой материи.
Сара тоже носила траур; от Юджина по-прежнему не было ни слуху ни духу, и она почти уверилась в том, что он погиб. Она боялась подступающей темноты, дразнящих криков пересмешников, шевелящихся теней на стене — боялась дома, в котором родилась и выросла. Ночь утратила таинственную глубину, легкий волшебный свет. Теперь в ней скрывалось что-то давящее, мрачное, похожее на гранитную глыбу.
Читая газетные сообщения, Сара в волнении теребила бахрому шали: в начале июля 1863 года, в День независимости США, был захвачен Виксберг — южане сложили оружие к ногам победителей, что означало окончательный перелом в войне в пользу Севера. Через несколько дней ближайший к Темре город Чарльстон был взят в блокаду. Это событие привело к взрыву паники и судорожной воинственности, в результате чего округа обезлюдела: многие уехали подальше, кто-то из прежде уклонявшихся от службы в армии ушел бить янки, тем более что правительство Линкольна еще весной ввело обязательную воинскую повинность.
Она страдала от одиночества.
Скрепя сердце Сара занялась счетами. Она не то чтобы не доверяла Фоеру, просто ей было неприятно целиком зависеть от него. Управляющий ей не мешал; он терпеливо отвечал на вопросы молодой хозяйки, но по его губам часто пробегала снисходительная усмешка.
Однажды, когда Сара корпела над бухгалтерией, Фоер вошел в контору, где держал себя как хозяин, и сказал:
— Мисс Сара, пришла пора поговорить начистоту.
— Вы снова хотите прибавки к жалованью? — растерянно произнесла она.
— Нет. То есть не отказался бы, но дела таковы, что едва ли вы сможете дать мне эту прибавку.
Сара изменилась в лице.
— Мы разорены? Прошу, скажите мне правду!
— Если я скажу вам правду, она будет еще страшнее, чем вы ожидаете.
Сара сжала подлокотники старого кресла так, как сжала бы руку врага, пытавшегося отнять у нее самое дорогое.
— Говорите, — мужественно промолвила она.
— Мне кажется, янки окажутся здесь гораздо быстрее, чем думаете вы и ваше окружение, — небрежно произнес Фоер, наслаждаясь ее потрясенным видом. — И вы, наверное, слышали, что они сжигают поместья, которые встречаются на пути, разграбляют имущество и делают еще много нехороших вещей?
— Да… я… слышала, — запинаясь, произнесла Сара.
Она слышала и читала в газетах, и в ее воображении не раз возникала картина: сотни, нет, тысячи северян, столько же орудий и лошадей — полчища злой силы, которая вторглась в ее родные края, — движутся к Темре.
— Так вот: если я останусь здесь, ваше имение не пострадает.
— Почему вы так думаете?
— Потому что я родился на Севере, — сказал Фоер, а поскольку Сара смотрела на него почти с ужасом, добавил, не скрывая иронии: — И, как видите, у меня нет ни когтей, ни острых зубов, ни хвоста. Когда янки явятся в Темру, я сумею убедить их в том, чтобы они не трогали ни поместье, ни… вас, мисс Сара.
— Буду очень признательна, если вы сможете нас защитить.
— Вам будет трудно обойтись простой признательностью. Как я уже говорил, Темра не моя, и я не вижу смысла в том, чтобы рисковать ради нее своей жизнью. Я всего лишь наемный служащий, которого можно рассчитать в любую минуту.
— Мистер Фоер, я никогда не забуду, что вы единственный, кто не покинул меня в трудные дни, — искренне произнесла Сара, и в его блеклых глазах зажегся непонятный огонь.
— Я рад, что в конце концов вы сумели меня оценить! В таком случае вам будет проще обдумать мое предложение. Итак, мисс О’Келли, я встану на защиту вашей чести и имущества в том случае, если вы… согласитесь выйти за меня замуж.
Перехватив ее ошеломленный взгляд, Фоер торжествующе усмехнулся. Он ненавидел южан за их спесь, за их взращенную на пустом месте гордыню.