Мотылек летит на пламя
Шрифт:
— Если не ошибаюсь, тысяча восемьсот шестьдесят второй.
Айрин пошатнулась и смежила веки. Прошло два года! Жив ли ее ребенок и где он?! Как она могла о нем позабыть?! Тысячи картин промелькнули перед ее мысленным взглядом, после чего она открыла глаз и вернулась в действительность.
— Хорошо, напишите дяде. Мне интересно узнать, что он ответит, — с удивительным спокойствием произнесла она и вышла за дверь.
И только там дала волю своим истинным чувствам.
Дружелюбный и непринужденный тон доктора Брина не обманул Айрин. Она понимала, что ее не собираются отпускать.
Возможно, врач действительно напишет мистеру
Айрин смутно помнила, что дядя приезжал в госпиталь и она его испугалась, как пугается животное, завидевшее своего мучителя. Поверит ли он в то, что отныне она способна рассуждать и действовать здраво?
Прошло несколько унылых, тягостных, мучительных дней. Прежде она не замечала времени, а теперь оно превратилось в удавку, которую невидимые руки медленно затягивали на ее шее.
Отныне Айрин смотрела на госпиталь другим взглядом, взглядом разумного человека. Несмотря на то, что стены были сложены из красного кирпича, а наличники выкрашены в белый цвет, здание казалось удивительно мрачным. Ничто не могло рассеять его зловещую ауру: ни просторные палаты, ни клумбы у входа, ни огромный зеленый парк. Это была тюрьма, хотя прежде Айрин даже нравилось здесь: атмосфера госпиталя смягчала душевную усталость и прогоняла страхи.
Сейчас тишина таила в себе неясную угрозу, большие комнаты с облупившейся краской пахли запустением, пища была ужасной, больные напоминали ходячих призраков, да и сам персонал представлял собой кучку задавленных жизнью, несчастных людей.
Айрин тщательно обследовала территорию. Убежать было сложно. Оставалось действовать хитростью или ждать. Она могла бы набраться терпения, но беда заключалась в том, что в ее распоряжении оставалось слишком мало времени.
Прежде она боялась ночи, оттого что мрак таил в себе одиночество и приближал смерть. Теперь ночная пора казалась мучительной, потому что вместе с ней к Айрин приходили сны, а в бессонные часы — думы о Конноре, ее сыне. Эти видения и мысли разрушали крепость, которую она усилием воли воздвигала днем.
У ее мальчика были черные глаза, шелковистые волосы и нежная кожа. От него пахло грудным молоком и летним солнцем.
После родов она была так слаба, что не смогла его разглядеть и совсем не запомнила. Существовал ли на свете кто-то, кто заменил ему мать? Она надеялась, что да, и в то же время боялась этого.
Во время каждого обхода доктор Брин уверял ее в том, что давно написал мистеру Уильяму, но из-за войны почта плохо работает.
Крайне чувствительная к фальши, она понимала, что он лжет, отчего внутри начала скапливаться злость. Доктор Брин это видел и наблюдал за ней, делая записи в дневнике, до тех пор, пока она вновь не явилась к нему в кабинет.
— Дорогая мисс О’Келли, — торжественно произнес он, не давая ей заговорить, — я прекрасно знаю, что вы хотите сказать. Вы чего-то боитесь и чего-то ждете; вы уверены в том, что вам и вашим близким угрожает опасность. Вы меня ненавидите, ибо я кажусь вам виновником того, что с вами происходит.
Бледные губы Айрин задрожали, а глаза превратились в узкие полоски сверкающего зеленого металла. Ее быстрый взгляд скользнул по столу и наткнулся на нож для разрезания бумаги. Будучи не в состоянии сдержаться, Айрин схватила его и что есть силы вонзила в руку доктора Брина, пригвоздив ее к столу. А потом потянулась пальцами к его горлу.
Вскоре ее волокли по коридору в ту самую
Через несколько минут дверь с лязгом захлопнулась, ограждая ее от мира, в котором совсем недавно воскресла вера и затеплилась надежда.
Глава 4
Ничто так не будоражило жителей Сан-Франциско, как прибытие почтового парохода из Нью-Йорка, совершавшего рейсы каждые две недели. На почте выстраивалась длинная очередь желающих получить свои письма. И хотя Джейк Китинг прекрасно знал, что ему никто не напишет, он исправно появлялся в этом многолюдном месте, чтобы, пусть и с некоторым опозданием, прочитать пару нью-йоркских газет.
В первую очередь его интересовала война. Газеты сообщали, что южане подставили под угрозу Вашингтон; наступление было ликвидировано ценой больших трудностей и потерь. Вместе с тем в течение года северяне заняли такие южные города, как Коринф, Мемфис и Новый Орлеан.
Джейк испытывал противоречивые чувства. Как и многие южане, он считал родной город неприступным, особенно с моря, и когда Новый Орлеан пал, его одолела тревога за судьбу родителей и брата. С другой стороны, он не мог уверенно заявить, на чьей стороне находится, так как именно северяне собирались освободить рабов. Находясь вдалеке от места событий, он совершенно запутался и не знал, как оценивать то, что происходило в стране.
На очередном заседании кабинета министров президент Линкольн [15] огласил проект Декларации об отмене рабства в штатах, входивших в Конфедерацию, и на всей территории, занятой войсками Союза. Если бы документ об освобождении негров без выкупа был принят, Джейк мог бы вернуться в Южную Каролину и беспрепятственно забрать Лилу из Темры.
Впрочем, его дела с накоплением денег тоже шли успешно. Несколько месяцев назад Джейк и Барт покинули участок, так и не найдя на нем золота. Барт устроился в горнорудную компанию, а Джейк занялся врачебной практикой. И если первый стал получать жалкие два доллара в неделю, то в карманы второго потек золотой песок.
15
Линкольн Авраам (1809–1865), американский государственный деятель, 16-й президент США (1861–1865).
Нед Истмен оказался прав: в краю, где свирепствовали лихорадка, дизентерия и цинга, а также повальное пьянство, приводившее к кровавым дракам, врачевание оказалось весьма прибыльным занятием.
Среди ирландских эмигрантов не было ни удачливых, ни богатых. Среди золотоискателей они попадались. Джейк мог оказать бесплатную помощь двум-трем бедолагам, а после к нему являлся тот, чьи карманы были набиты золотом.
Новоорлеанским богачам мешало чванство, потому они не обращались к таким, как доктор Китинг, выходцам из «неблагородной» среды. Разношерстное население Сан-Франциско не было столь разборчиво. Вчерашний неудачник мог обнаружить жилу, отпраздновать это событие в салуне, напиться, подраться и наутро явиться к Джейку с просьбой вправить вывих или залечить рану, а в качестве платы положить на стол увесистый мешочек с золотым песком.