Мотылёк
Шрифт:
Мы еще раз занялись этим в тот же день и трижды в следующий. В перерывах мы старались даже не смотреть друг на друга, понимая, что наши планы по зачатию ребенка следует держать в тайне, – но возможно, дело было и в том, что нам хотелось как-то уравновесить ту невозможную близость, в которую нам приходилось вступать по три раза за день.
Я сижу в своем наблюдательном пункте на лестничной площадке второго этажа и рассматриваю пальцы ног в плотных шерстяных носках, выглядывающие из тапочек. Я уже говорила вам, что три месяца назад мне пришлось отрезать носки тапочек, чтобы дать свободу пальцам? Мои ноги распухли до такой степени, что казалось, вся
Итак, я сижу на подоконнике и пытаюсь поднимать и опускать пальцы ног – я знаю, что их надо упражнять. На дорожке, ведущей к дому, появляется Виви. В ту же секунду я слышу тихий щелчок и жужжание часов в холле, стрелка которых преодолела получасовую отметку. Должно быть, в их механизме что-то разладилось: раньше они отбивали полчаса как следует, одним четким ударом, но в последние несколько лет звук сделался более глухим и коротким и больше не вызывает эха – боем это уже не назовешь, разве что звяканьем. К счастью, из тех помещений, в которых я обычно нахожусь, я все равно слышу этот звук и каждый раз сверяюсь с обоими своими наручными часами, убеждаясь, что они показывают правильное время. На этот раз все часы согласны с тем, что сейчас половина пятого. Вивьен ушла из дома в пять минут второго.
С той минуты, как она, не сказав ни слова, вышла за порог, прошло три с половиной часа. Солнце светит уже не так ярко, как в полдень. Вивьен медленно бредет по краю дорожки параллельно буковой изгороди. Один раз она останавливается, чтобы наклониться и поправить обувь, затем идет дальше, касаясь рукой веток живой изгороди. Куда же она ходила? Я пытаюсь представить себе все те места, в которых она могла побывать, но, по правде говоря, у меня ничего не получается. Ее походка кажется мне какой-то странной, но в чем именно проявляется эта странность, я не могу вам сказать. Подумать только – она подобно ребенку проводит рукой по изгороди, сбивая при этом прошлогодние листья, которые обычно остаются на ветках бука до самой весны.
Пока она не дошла до двери, я торопливо спускаюсь по лестнице и захожу в кабинет за кухней.
В этой комнате две двери – одна ведет в кухню, вторая в холл. Я решила, что если она пойдет на кухню, я рассчитаю время так, чтобы оказаться там раньше нее, а если она сразу направится наверх, я выйду из кабинета, когда она начнет подниматься по лестнице. И тогда я спрошу, где она была. Я располагаюсь у книжного шкафа, на равном расстоянии от двух дверей, готовая в любую секунду двинуться к одной из них. Вивьен идет к лестнице. Услышав, что она миновала кабинет, я выжидаю, пока она поднимется ступенек на пять, и открываю дверь.
Почуяв хорошо знакомый мне отвратительный запах хереса, я замираю на месте. Этот запах вызывает к жизни остатки страха и беспокойства, которые дремали у меня под кожей, и я чувствую, как волоски на моем теле становятся дыбом. Запах Мод. Попятившись, я быстро захлопываю дверь перед собой. Лишь убедившись, что Вивьен прошла в свою комнату, я тихо выхожу отсюда.
15
В память Полин Эбби Кларк
Вернувшись в свою комнату, я поправляю подушки в изголовье кровати, расположив их таким образом, чтобы мне удобно было сидеть и через южное окно любоваться сонной долиной Балбарроу. Снаружи легкий ветерок шевелит новые побеги дикого винограда, которые раскачиваются, желая найти себе напарника и переплестись с ним. Мама говорила, что она посадила этот виноград потому, что он в каком-то смысле является моим тезкой – его еще называют вирджинским. По ее словам, ей нравилась мысль о том,
Я все думаю о том потрясении, которое вызвал во мне запах хереса, о тех черных воспоминаниях, которые с ним связаны. Я совсем забыла, как я боялась пьяной Мод. Ее настроение менялось без предупреждения. Она могла что-то напевать себе под нос и вдруг, схватив какое-то оружие, – кружку, зонтик, книгу, словом, первое, что попадется ей под руку, – с безудержной яростью наброситься на меня. Но я – кажется, я уже говорила об этом – всегда прощала ее. Я понимала, что она просто не контролирует себя. Кроме того, будучи трезвой, она всегда с лихвой все искупала. Ее проникновенные уверения в любви, которые она произносила, положив голову мне на колени, ее крепкие объятия и поцелуи в лоб… В эти минуты мне казалось, что мы никогда еще не были так близки и никогда так сильно не нуждались друг в друге.
Я была в состоянии совладать с насилием. Это было несложно – я, можно сказать, рационально объясняла его. Сложнее всего было выносить нескончаемые оскорбления. Я умела пропускать ее слова мимо ушей – она сама научила меня запираться в том потаенном месте у меня в голове, куда не долетают отзвуки происходящего снаружи. Но один из ее упреков все равно проникал сквозь любую мою броню, и защититься от него не было возможности – утверждение, что я погубила ее.
– Ты никогда не узнаешь, как ты испортила мне жизнь! – кричала она, сжав мою голову между ладонями с таким видом, словно собиралась стереть меня в порошок.
Я благодарна судьбе, что на моем месте не оказалась Виви: я была в состоянии отстраниться от происходящего, тогда как Виви с ее непоседливой воздушной натурой это было бы не под силу. Однако этот мотив испорченной жизни красной нитью проходил через все ее высказывания – что бы она ни говорила, рано или поздно она возвращалась к нему, повторяя его вновь и вновь в самых разных вариантах. В конце концов я сама начала верить – пусть где-то в глубине души, – что так оно и было на самом деле.
Я сделала все возможное, чтобы Мод никогда не узнала, как тяжело я переносила ее насмешки. Я всегда оставалась бесстрастной и невозмутимой, пусть это и несло в себе дополнительную опасность. Я видела, по какой схеме развивается сюжет, но ничего не могла поделать. Чем более безучастной я была, тем сильнее Мод хотелось добиться от меня какого-нибудь отклика и тем более гадко она себя вела. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что наше противостояние развивалось по спирали, постепенно становясь неконтролируемым.
Я протягиваю руку, чтобы открыть ящик тумбочки, стоящей рядом с моей кроватью. Его ручка отвалилась еще много лет назад, и мне приходится тянуть за выступающие из дерева шурупы, которые ее когда-то держали. Ящик подается туго, но стоит сдвинуть его настолько, чтобы в щель можно было засунуть пальцы, дальше все идет проще. Внутри двумя безупречными рядами лежат муслиновые чайные пакетики с коноплей, каждый из которых представляет собой настоящее произведение искусства – изящный мешочек собран сверху и затянут хлопчатой ниткой, держа за которую, я поднимаю и опускаю мешочек в чашке. Я не люблю прибегать к этому средству и поступаю так лишь тогда, когда все прочие способы облегчить боль в моих суставах не помогают. И дело не в том, что я ограничиваю себя, – просто мне нравится, когда оба ряда в ящике полные. Если нескольких пакетиков не хватает, то когда открываешь или закрываешь ящик, остальные начинают ездить по дну, нарушая порядок.