Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Уже сбираются верно, Andre. Пора к полку возвращаться, — тронул за плечо Андрея штаб-ротмистр, возвращая из воспоминаний на грешную землю. Медленно пошли бок о бок, возвращаясь к расположению полка. Мимо мирно беседующих солдат, сидящих кружком на земле, мимо тех, кто внимательно осматривал нательное белье, словно желал на следующий день ступить исключительно в чистом, как предстают перед Создателем. В чистом белье и с чистой душой. Ведь грехи уже были отпущены всем заранее еще днем — в полдень совершили на поле молебствование с мольбой о даровании победы завтра войску русскому, пронесли по войскам икону Смоленской Божьей Матери, что ехала от самого «ключа земли русской» вместе с артиллеристами. В едином порыве склоняли головы перед ней и генералы,

и офицеры, и низшие чины, и солдаты, и ополченцы, что прибыли на подмогу русской армии из ближних губерний. Правда, их силы Кутузов не желал применять в битве с французами, попросил их отойти, стоять в резерве.

Как и полк Андрея. Снова в резерв! Ему казалось, что так и война пройдет, а кавалергарды так и простоят резервным полком. Жаль, не довелось ему попасть в корпус генерала Витгенштейна [288] , которому довелось уже побывать в боях на землях близ Двины. Хотя кто ведает, чем обернется это сражение, что состоится завтра?

После молебна войска объехал сам главнокомандующий, подбадривая войска, находя слова даже для простых солдат, с которыми подчас беседовал даже дольше, чем с их командирами. Позднее офицеров собирали в свою очередь командиры корпусов, чтобы передать последние распоряжения Кутузова. В основном, речь шла об обыденностях боя: все виды войск должны действовать слаженно, помогая друг другу, чтобы не было пустот в строю из-за того, что несколько здоровых уносят раненого, чтобы избегали напрасной стрельбы, и уж тем паче, излишней бравады. И чтобы резервы терпеливо ждали исключительно его приказа вступить на поле боя.

288

Запасной эскадрон находился в распоряжении генерала П.Х. Витгенштейна, который успешно отразил атаки армии Наполеона в землях Лифляндии и близ Полоцка (в том числе выиграл сражение 16 августа), предотвратив наступление на Петербург, за что получил в дальнейшем почетное звание «спасителя Петербурга»

— Доведется ли вступить в бой завтра? — спросил Павел Андрея, когда возвращались к своим позициям. Замерли на миг, заслышав глухой рокот, прокатившийся над закатным полем. Это французы приветствовали своего императора, объезжающего войска.

— Доведется, Павел Александрович, даже не думай! — ответил Андрей, щуря глаза, когда один из последних солнечных лучей попал на его лицо. Он снова оглянулся на поле, размышляя, не найти ли молодого Шепелева, но после качнул головой, передумав. Хотелось думать, что сам скажет то, что так хотелось сказать его сестре.

Снова сжалось сердце в тревоге при воспоминании об Анне. Когда проходили Гжать, Андрей упросил барона, ведшего полк, дать ему пару часов заехать в имения родственницы и невесты, совсем рядом ведь проезжали. Гнал коня, как бешеный, даже ехавшие с ним в отряде с трудом поспевали за ним. Но повернул не к Святогорскому, решив заехать в то по пути к Смоленской дороге, а в Милорадово, что находилось ближе к нему в тот момент. Знакомая до боли тенистая аллея из лип, ведущая к дому, усыпанный гравием подъезд и все тот же швейцар, что испуганно выскочил из дома навстречу его небольшому отряду.

— Господин ротмистр, — так и расплылся в улыбке, когда признал черты Андрея в грязном лице под запыленной каской. А потом поманил лакея из глубины дома, чтобы сказали о приезде хозяину. Андрей спрыгнул с седла, бросил поводья подбежавшему мальчику из дворовых, быстро взбежал по ступенькам крыльца, всего на миг задержавшись, чтобы бросить взгляд на то самое окно, которое вспоминал часто. Уже в передней его встретил взволнованный Шепелев, одетый по-домашнему в шлафрок поверх рубахи.

— Андрей Павлович! Эка неожиданность! — воскликнул Михаил Львович, а потом помрачнел лицом. — Вы, вестимо, проездом в Милорадово? До Москвы, вестимо, да галопом? Vive l'ettat militaire qui promet a nos souhaits les retraites en temps de guerre, les parades en temps de paix! [289]

Андрей

прикусил губу только при этом горьком упреке. Офицеры понимали всю неказистость положения, сами стенали в глубине души, что вынуждены отступать, когда сердце так и зовет к бою, к возмещению за то, что французы шагают по земле русской.

289

Да здравствуют военные, которые обещают нам отступление во время войны и парады в мирное время! (фр.)

— Куда Наполеона пустить надумали, не слышно в армии? — спросил Михаил Львович, подавая знак принести прохладительные в переднюю, раз уж кавалергарды не желают идти в дом, сетуя на нехватку времени. — До Тулы удержите? Далее ехать моим некуда уже.

— Анна Михайловна уехала? — переспросил тут же Андрей, чувствуя одновременно и облегчение, что она в безопасности ныне, и разочарование, что лишен возможности увидеть ее.

— Отбыли. С вашей тетушкой Марьей Афанасьевной и отбыли, — кивнул Михаил Львович. Иван Фомич сам лично принес в переднюю поднос с бокалами и кувшином холодной воды, как просили прибывшие, подал каждому, вынес во двор тем, кто не желал спешиться. Андрей жадно пил эту удивительно вкусную родниковую воду, не обращая внимания на то, что залил и ворот, и верх мундира, что намокла рубаха под тем. — На Тульщину отправил я мой цветник. Пусть там переждут лихое время. Сам же здесь буду. Вы часом, Андрей Павлович, Петра Михайловича моего не встречали? А то последнее письмо аж две седмицы назад получил от него, да и сердце ноет что-то. Непокойно ему, сердцу моему. А может, что и поле сожгли давеча… Целое поле зерновых. Подчистую…. в золу…. в пепел…

Андрей только промолчал в ответ, передал бокал тут же шагнувшему к нему Ивану Фомичу, отводя взгляд от лица Михаила Львовича. Снова ширилось в груди чувство вины, словно это лично он, Андрей, был виноват в том, что сожжено целое поле зерновых, лишая Шепелева хорошего урожая, что вскоре приедут в эти земли французы, и неизвестно, какая судьба ждет самого помещика этого имения с этим приходом.

— Она будет жалеть, что не увидела вас, — прошептал вдруг в ухо Андрея Михаил Львович, когда на крыльце обнимал на прощание будущего зятя, благословив перед отъездом. И от этого тихого шепота сердце Андрея вдруг прыгнуло в груди высоко, а потом забилось учащенно. Он не мог не взглянуть снова на окна спальни Анны, а потом проговорил тихо в ответ:

— То только к благу ныне. Пусть будет столь далече от этого места, сколь возможно.

В ночь перед сражением Андрею не спалось. Он долго ворочался сбоку на бок, пытаясь уснуть, но вскоре оставил эти попытки, стал просто лежать, запрокинув руки за голову, прислушиваясь к редким звукам, что долетали до его уха.

— Не спишь? — спросил из темноты голос Римского-Корсакова, который, видимо, тоже безуспешно пытался провалиться в сон.

— Не сплю, — подтвердил Андрей, доставая из-под рубахи кольцо, что висело на шее на толстом шнурке. Он часто гладил пальцем эти камни, и от этого простого движения в душу приходило какое-то странное спокойствие.

— Как жаль, — вдруг произнес голос Павла. — Как жаль, что многое не сделано до сих пор. Вот лежу и думаю, сказал бы кто — Павел Александрович, год до войны, ну пусть полгода… многое бы переменил, ко многому по-иному бы…

— Что это ты, Павел Александрович, разговор какой дурной заговорил, — заметил Андрей, в то же время ощущая в душе то же сожаление, что снедало ныне штаб-ротмистра. И отчего он тогда не стал ухаживать за Анной ранее, еще той зимой? Отчего не сделал ничего, чтобы переменить судьбу еще тогда, на Рождество? Отчего даже не станцевал с Анной ни единого танца, потакая своей гордыне и обманчивому взгляду на нее? Ни единого танца…