Мой ангел злой, моя любовь…
Шрифт:
И Глаше волей-неволей пришлось рассказать барышне то, о чем уже давно шепчутся в людском флигеле. Что смерть пришла в Милорадово и собирает свой урожай седмицу от седмицы. И костлявую эту старуху именно она, Анна Михайловна, привела с собой в усадьбу, настояв на том, чтобы гусара того сюда привезли. Все видели на панихиде, что у господина того глаза приоткрыты — знать, не ушел совсем на тот свет он, знать, искал, кто следом пойдет.
— Глупость! Совершеннейшая глупость! — вспылила Анна, а сама украдкой скрестила пальцы, отгоняя невидимое глазу зло. — Не успели вовремя глаза прикрыть, вот
— Ну, дура ты, Глашка! — рассердилась Пантелеевна, прижала к себе Анну, погладила, успокаивая по спине. — Только барышню огорчила болтовней своей! Вот я тебе-то по губам-то дам ужо! Не слушай ее, милочка моя, глупая она, ты верно, душенька моя, сказала то…
Но Анна уже не могла не думать об этих словах. Вспоминала, верно, ли у Бранова были глаза полуоткрыты или все наговаривают суеверные холопы. Но так и не могла вернуться в тот день, когда прощалась с ним в церкви. Только общие черты какие-то вспоминались: треск свечей, запах ладана, размерный голос отца Иоанна и ладони, сложенные на груди, такие белые на фоне ярко-красного ментика.
А спустя несколько дней вдруг увидела Бранова во сне. Тот казался живым и что-то рассказывал ей, ведя по саду, словно и не было этой войны, и не было французов окрест. Словно все были рядом: и Петр, прохаживающийся по аллее вдали под руку с Полин, и Павлишин, что-то декламирующий кружку дам, сидевших полукругом в тени тента, натянутого над их креслами. И Андрей, идущий к ним с Брановым из парка, которому гусар передал ее ладонь, напоследок коснувшись их губами и прошептав еле слышно: «Вынужден оставить вас…»
Она проснулась тогда среди ночи с бешено колотящимся сердцем в груди, перепуганная, едва соображающая, где находится. Сама бы не смогла объяснить, что именно ее напугало в этом сне, но чувствовала, как бьется в груди страх, словно птица в клетке. Оттого и решилась ехать на следующий день в село вместе с отцом — тот ехал к отцу Иоанну обсудить вопросы десятины, которую каждую осень отдавал священнику. Захотела зайти в храм (пономарь, горбатый Алексий, открыл бы только для нее церковь), поставить свечи перед образами, помолиться на коленях перед распятием святым.
Странно, но коляску вдруг решился сопровождать до села верхом и Лозинский, утверждая, что довольно окреп, чтобы попробовать выехать в седле. Михаил Львович нахмурился, явно недовольный этим неожиданно вызвавшимся в сопровождающие поляком. Он косо посматривал на того почти все время пути, постукивая тонкой тросточкой по голенищу сапога. Глубокие складки на лбу ясно свидетельствовали о том, что он был огорчен. И не только поляком, что красовался ныне перед Анной, с трудом управляясь с поводьями, которые был вынужден держать одной рукой. Он был раздосадован и интересом дочери, которая выглядывала на улана из коляски, оглядывалась на него, если тот отставал, пропуская коляску вперед.
— Не даешь ли ему, часом, душа моя, надежд каких? — вдруг открыто спросил Михаил Львович, вспомнив о предложении улана. — Не должно то вовсе, когда другому слово дала. Вот заберешь свое слово назад, тогда и смотри такими взглядами.
Но смолк, заметив, как обиженно взглянула на него дочь, как вспыхнула и покачала головой, отрицая его слова.
— Вы ошибаетесь, папенька, — только и сказала Анна. — Если со стороны и кажется, что я даю надежды господину капитану, то заверяю вас, без умысла с моей стороны. Не имела и имею подобного намерения.
— Надеюсь на то, — пробурчал Михаил Львович, бросая на улана в который раз недовольный взгляд. Убрался бы тот куда-нибудь поскорее! Шепелев и за его здравие просил Богородицу в каждой молитве, что творил, надеясь, что улан, восстановив силы, наконец-то уедет из Милорадово. Да, поляк спас в ту ночь и его самого, и его домашних от той кары, что неминуемо бы пала на их головы, коли французы прознали о его помощи и расположении к тем, кто трепет отряды неприятеля набегами из лесов. Но быть обязанным этому человеку, без зазрения совести предавшего сперва императора Александра, а после и Наполеона…?! Клятвопреступнику? Нет, Михаил Львович определенно того не желал!
Лозинский, будто почувствовав его недовольство, вдруг оставил их — свернул при подъезде к селу, заявив, что желает прокатиться по лесной дороге, и Шепелев вздохнул с облегчением. Кроме десятины, он намеревался обсудить с отцом Иоанном расположение потайных ям, в которых прятали от французов и овес, и хлеба, и даже сено умудрились сохранить. Часть содержимого из этих тайников Михаил Львович хотел отдать тем, кто сражается против неприятеля малой войной — фуража не хватало порой и им. Через отца Иоанна можно был передать вести о месторасположении ям по назначению с помощью крестьян, что оставили село в конце лета, примыкая к созданному Шепелевым отряду. Изредка, но те выходили из лесов к своим семьям, оттого и донести до главы отряда его записку о фураже могли без особого труда. Лозинскому при том разговоре, что планировал Михаил Львович нынче иметь с отцом Иоанном лучше бы быть подальше…
В церковном дворе отец и дочь разделились: Шепелев пошел к дому отца Иоанна, а Анна прошла под своды храма, двери которого для нее распахнул пономарь, кланяясь.
— Доброго здравия барышне и домашним всем ее, — и Анна сунула в его руку копейку в ответ на пожелания горбатого Алексия. Ей всегда было жаль его — врожденное уродство не позволило ему стать полноценным работником. В крестьянской семье за это принижало обычно, но Михаил Львович не оставил несчастного на волю судьбы, позволил тому и свой вклад приносить, несмотря на ущербность тела — едва минуло Алексию десять, как его определили работать в храме. Сперва просто прислужником, а ныне вот и пономарем…
Анна услышала первые выстрелы, стоя на коленях перед святым распятием. Сначала не разобралась, что это за звуки такие — частые, едва слышные через толщину стен храма. Только потом поняла, что слышит залпы из ружей, быстро поднялась на ноги, спешно завершив молитву. Но их храма не вышла — у самых дверей ее остановил Алексий, толкнул с удивительной для юнца силой за створку двери, спрятав ее от взглядов французов, что уже въезжали во двор церкви. Анна в щель увидела, как к ним торопятся отец и иерей, недовольные подобным осквернением святого места.