Мой бедный богатый мужчина

Воронова Мария

Глава 8

Готовить диссертацию Чеснокова к защите оказалось делом неблагодарным. Сам диссертант прекрасно себя чувствовал в Магадане и не хотел даже вспоминать о проделанной в Питере научной работе. Его бывший начальник Максимов отзывался о диссертации пренебрежительно, а научный руководитель вышел на пенсию, и, хоть искренне переживал за Чеснокова, его слово теперь мало что значило. Профессор Миллер искренне желал, чтобы его бывший ученик получил ученую степень, звонил знакомым, обеспечивая хорошие отзывы, но заниматься черновой работой не собирался.

В итоге рассылка авторефератов, сбор отзывов, поездки к оппонентам и переговоры с секретарем ученого совета достались Розенбергу. Теперь по вечерам он часами висел на телефоне, стараясь

найти выходы на Максимова, чтобы тот смилостивился и дал бывшему аспиранту спокойно защититься. Звонил он и ректору мединститута, после чего Диана, слышавшая разговор, поняла, что увольнение Стасова откладывается на неопределенный срок.

Она вызвалась помогать мужу: надписывала адреса на конвертах с авторефератами, покупала коньяк и конфеты для оппонентов, даже собиралась взять на себя организацию банкета после защиты. Все это с единственной целью – иметь предлог явиться к Розенбергу в клинику и увидеть там Володю.

Конечно, она могла бы заглянуть и просто так, была, мол, в городе по делам и заехала повидаться с мужем, но Диана чувствовала, что это очень не понравится Розенбергу. Ни в чем не ограничивая свободы жены, вторжения на свою личную территорию он бы не потерпел.

И вот настал тот прекрасный день, когда Розенберг позвал ее сам. Он вышел на оппонента, собирался ехать к нему после работы, а для этого был нужен экземпляр чесноковской диссертации. «Я его накачаю коньяком по самые брови, он и сам не заметит, как подмахнет отзыв», – пояснил Розенберг общепринятую стратегию.

Предвкушая встречу с любовью всей своей жизни, Диана долго наряжалась и прихорашивалась. Она должна выглядеть не просто симпатичной девушкой, а успешной женой богатого человека. Пусть Стасов увидит, что она не пропала, когда он ее бросил!

Она убрала волосы «ракушкой», сделала легкий макияж и надела брючный костюм цвета засохшей зелени с кремовой блузкой и темно-рубиновыми сапожками на шпильке. Слава богу, теперь у нее было из чего выбирать.

На днях Розенберг подарил ей норковую шубку, но Диана собиралась ехать в клинику на общественном транспорте (брать такси, как предлагал муж, казалось ей глупым расточительством), а там ее нарядная шубка будет выглядеть нелепо. Да и Володя может расценить ее появление среди бела дня в таком виде как дешевый шик и пошлое стремление покрасоваться. Поэтому она не стала злоупотреблять и дорогими украшениями, которых у нее тоже уже накопилось немало.

«В каком-то смысле равнодушный муж даже лучше, чем любящий, – невесело подумала она, рассеянно перебирая содержимое шкатулки с драгоценностями. – А муж, испытывающий чувство вины, – это вообще золотое дно! Ведь у мужчин принято заглаживать вину подарками. Правда, для этого надо иметь деньги. Если их нет, тогда караул. Тогда мужчина будет пристрастно анализировать поведение жены, чтобы доказать себе самому, что она тоже не ангел, а значит, так ей и надо».

Диана надела короткую куртку классического приталенного покроя, подходящую к высоким каблукам, взяла сумку-портфель и побежала на остановку маршрутки.

– Спасибо, что приехала. – Розенберг встретил ее внизу в вестибюле.

Диана испугалась, что сейчас он заберет диссертацию, а ее саму отправит домой.

– Я еле нашла твою клинику. – Для убедительности она постучала зубами. – Так продрогла, просто ужас!

– Ну, пойдем, я тебе чаю дам, – неохотно сказал он.

Она шла рядом с ним с гордо поднятой головой, но время от времени лихорадочно оглядывалась: не мелькнет ли где знакомое лицо. Они поднялись на второй этаж, и там, в маленьком кабинете с гигантским фикусом в углу, обнаружился не кто иной, как Ян Александрович Колдунов.

«Как же без него-то!» – усмехнулась про себя Диана.

В последнее время Розенберг подружился с ним, почти ежедневно созванивался, приглашал на сложные операции, словом, активно вовлекал в работу своей клиники.

– Диана, дорогая! – Увидев ее, Колдунов сделал вид, что встает с дивана. – Ты шикарно выглядишь. Михалыч, а может, ее пошлем к Литвинову за отзывом? При виде такой красотки он подпишет бумаги без разговоров.

А коньяк мы сами выпьем.

Розенберг приобнял Диану за плечи.

– Я и так достаточно много делаю для своего обормота зятя, чтобы еще жертвовать ради его дурацкой диссертации собственной женой. Садись, зайчик, грейся. Чаю я тебе сейчас налью. Ты с ним на шесть часов договорился, да? – спросил Розенберг. – Значит, время еще есть. Я вам сейчас налью по рюмочке, сам-то не могу, за рулем. Ян, а ты со мной не поедешь?

– Нет, Михалыч, никак не могу. Да не бойся ты, он нормальный мужик, да и про Чеснокова твоего я ему сказал, что это хороший парень.

Встреча со Стасовым, похоже, не состоится, разочарованно подумала Диана. Вряд ли простой анестезиолог вхож в кабинет к начальнику, а вызывать его в разгар дружеских посиделок Розенберг не будет. Она хотела попросить мужа показать ей клинику, но присутствие Колдунова делало эту просьбу невежливой. А она бы так хотела, чтобы Стасов увидел ее именно сегодня, когда она так нравится сама себе! Да и неизвестно, когда ей представится шанс в следующий раз попасть в клинику…

– Я тут анекдот классный слышал, – сказал Колдунов. Кажется, он поставил целью своей жизни препятствовать всем Дианиным проектам! Да и вообще для великого труженика, каковым профессор себя позиционирует, что-то он слишком долго гоняет здесь чаи… – Первое января. Девять утра, в палате обход врачей. «Иванов!» – «Я!» – «Как фамилия?»

– Ну, у меня такого не бывает, – засмеялся Розенберг.

– У нас тоже не бывает. Но, согласись, анекдот смешной. У меня тут у самого курьезный случай вышел. Дежурил на днях, постовая сестра подходит и говорит: «Родственники больной Ляшко хотят с вами побеседовать». Я говорю: «Ладно», – а сам больную знать не знаю. Решил для приличия посмотреть ее перед беседой. Спрашиваю у сестры, с чем она лежит, сестра говорит: холецистит прооперированный, палата такая-то. Историю болезни мне подает, я смотрю, фамилия вроде совпадает, захожу в палату, осматриваюсь. Среди пациенток с дренажной трубкой всего одна. «Вы Ляшко?». – спрашиваю. Она говорит: «Нет, я Лаенко». Озираюсь, но нет в палате больше женщин после операции, все еще нетронутые лежат. «У вас холецистит?». – уточняю. Она мне: «Нет, у меня желчный пузырь вырезали». Простая тетка, научного названия своей болезни не знает. Тогда я ей как дурак говорю: «Вот вы мне и нужны!» Живот потрогал, потом с родственниками побеседовал… А она, наверное, теперь всем рассказывает, какими идиотами бывают доктора.

– Вот поэтому и нужно знать больных не только по фамилии, но и по имени-отчеству, – наставительно сказал Розенберг. – У нас в институте профессор был, так он просто зверел, если мы на обходе не знали, как кого зовут. Я в ординатуре когда учился, у нас парень был, армянин, он имена плохо запоминал, и этот профессор так его гонял! А парню вообще не везло. Как только сядет чаю выпить, сразу профессор заходит. Мы, бывало, с Ольгой Алексеевной целый час сидим, Армен в это время пашет как конь, перевязки делает, потом устанет, к нам зайдет, только нальет себе кружку… Сразу – бац, дверь распахивается: «Армен! Как я ни зайду, вы все время едите! Ни черта не делаете! Кто за вас работать будет?» Мы уже потом его к себе за стол пускать перестали, чтобы профессора не приманивать. Вообще у этого профессора всего несколько пунктов было: имя-отчество, которые сутки после операции, анализы наизусть и клизма. Если у больного вдруг один день стула нет и ты ему клизму не назначил, то тебе самому вкатят. – Вспоминая молодость, Розенберг мечтательно улыбнулся. – Так вот, выполняя эти нехитрые требования, можно было легко стать у профессора Дорохова отличником. Ну, Армен и решил исправиться. Взял на дежурство специальную тетрадку, выписал туда все имена-отчества, все анализы, клизмы расписал поголовно, кому надо и кому не надо, и отправился на вечерний телефонный доклад. Он знал все! Про каждого больного. Мог ответить на любой вопрос. А Дорохов спросил: сколько всего на отделении больных? Армен понял, что сопротивление бесполезно, и перевелся в Военно-медицинскую академию. Сейчас уже докторскую защитил. А у Дорохова до сих пор больных бы считал.