Мой бедный богатый мужчина

Воронова Мария

– Дорохова я прекрасно знаю, – заметил Колдунов.

Диане стало скучно. Мужчины болтали между собой, будто не замечая ее присутствия. Это даже невежливо, в конце концов!

– Он еще работает? – поинтересовался Розенберг.

– Работает. Да он не такой уж старый, просто рано поседел. Ему лет шестьдесят, наверное. Оперативную активность, конечно, потихоньку сворачивает, зато включился в общественную деятельность. Пропагандирует в массах идею эвтаназии.

Розенберг задумчиво покачал головой:

– Я всегда чувствовал, что с ним что-то не так. Вообще не понимаю, как врач может до такого дойти, это же клятвопреступление. В клятве Гиппократа ясно сказано: никогда, ни при каких обстоятельствах не дам яду, как бы меня об этом ни просили. Или ты тоже за эвтаназию? – спохватился

он.

– Нет, конечно! – возмутился Колдунов. – Я вообще считаю, что обсуждать эту тему в тех обстоятельствах, в которых находится наша медицина, не только безнравственно, но просто гнусно! Как можно рассуждать, имеем ли мы право лишать жизни безнадежных больных, когда больше половины этих больных у нас умирают потому, что у них просто нет денег. Не из-за тяжести заболевания, а из-за отсутствия денег на операцию или на химию! Да что там онкологические больные, у нас мрут даже от банальной хирургической патологии типа панкреатита или перфоративной язвы. «Нет средств. Кто за это будет платить?» – говорят наши дорогие администраторы и преспокойно оставляют человека загибаться, точно зная, что вливание альбумина и октреотида спасло бы ему жизнь. Или крови нет для переливания – Господи, сколько раз я это слышал! Нет у человека денег, пусть подыхает, считают наши медицинские чиновники. И ведь ничто у них не дрогнет! Знаешь, сколько я ходатайств написал? Такому-то больному жизненно необходимы следующие препараты… Каждый раз ответ один: лечите по тарифам ОМС, то есть водичка, анальгин и ношпа. Подписав эту резолюцию, чиновники спокойно едут домой пить чай с плюшками и не думают, что только что обрекли ни в чем не повинного человека на смерть. А вооружи их эвтаназией, так они население на корню истребят. – Ян Александрович невесело усмехнулся. – Нет уж, разговоры об эвтаназии возможны только в том обществе, где для излечения человека, независимо от его материального состояния, используются все возможные, все известные в настоящее время науке средства. Только исчерпав весь арсенал, можно сказать: да, больной действительно безнадежен, он очень мучается и хочет умереть, не гуманнее ли будет исполнить его желание?

– Да уж, с нашим-то кривым исполнением законов эвтаназия быстро превратится в массовые убийства онкологических больных, – сказал Розенберг. – Странно, что Дорохов этого не понимает.

– Да все он понимает, просто пиарится. А если серьезно, то сейчас есть вполне приличные обезболивающие, которые могут сделать последние дни больного не такими уж невыносимыми. Помню, давно еще, я только академию окончил, лежал у меня один полковник. Рак у него был жуткий, метастазы везде, где только можно, ну и боли, конечно. Наркотики по обычной схеме его не брали. Ой, Диана, прости, зачем тебе-то такие вещи слушать? – вдруг запоздало спохватился Колдунов.

– Я не боюсь подобных разговоров, – сухо сказала она.

– Ну и умница. Короче, он очень мучился, бродил целыми днями по клинике, наматывал километров по двадцать, чтобы устать и от усталости хоть немного подремать. И вот вечером я дежурю, сестры мне говорят: он совсем плохой, помочь ему ничем нельзя, сколько можно мучить человека? Давайте мы ему сделаем укол нормальный, пусть он уснет и не проснется. Я молодой был тогда, неопытный… Что делать, не знаю. И смотреть невыносимо на его мучения, и убивать человека нельзя. Зашел в палату, а он на полу волчком вертится и подушку грызет. Я сестре говорю: ладно, возьму я на душу грех. Она мне: доктор, у меня тут осталась лишняя ампула морфия, я уже набрала, записала во все журналы, а больной отказался. Назначьте полковнику еще одну ампулу, потом реланиума добавим и дроперидола кубика четыре. И введем внутривенно. В общем, укололи его и оставили. Думаем, если из соседей по палате никто не позовет, на утреннем обходе констатируем смерть. А утром стоим перед дверью и боимся зайти, ведь человека убили. Вдруг дверь распахивается, на пороге наш полковник – свежий, отдохнувший, зевает. Ох, говорит, ребятки, спасибо вам, я так хорошо поспал! Первый раз за полгода! В тот день к нему как раз жена приехала, они в больничном парке погуляли… Я ему потом на каждом своем дежурстве морфий делал с реланиумом и дроперидолом, и он отдыхал. – Колдунов

вздохнул и полез в карман за сигаретами. – Нормальный мужик был, земля ему пухом. Он всем профессорам рассказывал, что лучше меня никто лечить не умеет, с его легкой руки у меня карьера в гору пошла.

– Да, пока ты жив, всегда найдешь, чему порадоваться. – Розенберг открыл форточку. В его пропахшем хорошим табаком кабинете дешевые сигареты Колдунова звучали диссонансом. – Вот, например, писатель Венедикт Ерофеев. Он, болея раком гортани, уже с трахеостомой, с метастазами, вместо того чтобы сделать себе смертельную инъекцию, закрутил роман с красивой женщиной, и она, между прочим, не только ответила ему взаимностью, но и написала потом об их отношениях книгу… – Он взглянул на часы и поднялся. – Все, пора ехать. Ян, я тебя подвезу до самой академии, а тебя, зайчик, высажу у метро, ладно? И не волнуйся, если приеду поздно, возможно, понадобится много времени, чтобы заставить профессора подписать отзыв.

– Не столько времени, сколько коньяка, – ухмыльнулся Колдунов. – Слушай, а почему у тебя Дианка машину не водит? Подумай, как удобно: ты напиваешься в приятной компании, а жена доставляет твой утомленный организм домой.

– Ты прав, я собираюсь записать ее на курсы вождения, просто надо было дать ей отдохнуть после десяти лет непрерывной работы.

Диана представила себя за рулем маленькой гламурной иномарки. Вот она приезжает за Розенбергом в клинику, эффектно дает гудок и выходит из машины. В ожидании мужа проверяет, не спустили ли колеса, протирает лобовое стекло специальной тряпочкой, а из окна за ней наблюдает Володя Стасов…

– Размечталась? – грубо вернул ее в реальность Розенберг. – Пошли!

В вестибюле клиники им встретилась Таня Миллер, жена Дмитрия Дмитриевича. Она работала у Розенберга медсестрой и, судя по большому животу, дорабатывала последние недели перед декретным отпуском. Пыхтя и отдуваясь, Таня пыталась завязать шнурки на ботинках, но живот ей очень мешал.

– Не мучайся, Танюша. – И Колдунов опустился перед ней на корточки. – Насколько я могу судить, обувь на шнурках – самая большая проблема для беременных женщин.

Легкое неуловимое движение рукой – и, пожалуйста, готовы аккуратные бантики! Что ж, хирург начинается именно с умения завязывать узлы.

– Как ты себя чувствуешь? – участливо спросил Колдунов, выпрямляясь. – Розенберг не обижает тебя в своем царстве частного капитала?

– Нет, все в полном соответствии с трудовым законодательством, – улыбнулась Таня. – Диана, здравствуйте, рада вас видеть.

– Здравствуйте. – Диана кивнула как можно радушнее.

– Танечка, не хочу быть навязчивым, но, может быть, вы пригласите мою жену в гости? – вдруг спросил Розенберг. – На часик-другой пригрейте ее, а потом я заеду, заберу. А то ей придется трястись в холодном автобусе.

– Конечно, Яков Михайлович.

– А у меня есть предложение еще лучше! – влез Колдунов. – Давайте-ка вы вдвоем мою Катю навестите! Ей будет приятно.

– Вы уверены? – осторожно спросила Диана.

Когда в доме полно детей, у хозяйки всегда найдутся более важные занятия, чем поить чаем малознакомых теток.

– Абсолютно уверен!

– Хорошая мысль, – согласился Розенберг.

Он высадил их неподалеку от колдуновского дома, возле магазина. Диана купила торт и огромный пакет фруктов детям. Таня набрала в корзину игрушек: по тому, как вдумчиво, придирчиво она их выбирала, Диана поняла, что жена Миллера добрая и отзывчивая женщина. Мама всегда говорила: хочешь узнать побольше о человеке, посмотри, как он выбирает друзьям подарки.

– Какой сюрприз! – Катя встретила их в футболке и хлопчатобумажных штанах за двести рублей – такие продаются возле каждой станции метро, точно в таких же ходила дома и Дианина мама.

Приодевшись за время замужества, Диана надевала новые наряды не для того, чтобы пленять мужчин, но чтобы раздражать женщин. Ей очень нравилось ловить на себе их завистливые взгляды. Но Таня с Катей настолько равнодушно смотрели на ее костюм, стоивший тысячу долларов, что Диане вдруг стало стыдно за свой слишком нарядный вид. Она даже непроизвольно ссутулилась, словно бы костюм был не вполне приличным.