Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика

Кольер Джеймс Линкольн

Мы пытались передавать письма Сэму. Мама думала: если Сэм узнает, что его собственные товарищи схватили и, возможно, убили отца, он вернется домой и поможет нам.

— Он должен был уже устать от этой игры в солдатики, — говорила мама. — Я думаю, она не принесет никому славы.

Она сказала то же самое полковнику Риду. Полковник Рид поначалу возглавил народное ополчение, но потом оставил этот пост. Он объяснял свое решением тем, что уже слишком стар, но все знали, что это просто предлог, — Рид ушел, потому что был против войны и не хотел принимать в ней участие. Он был патриотом, но не одобрял войну.

Он сказал маме:

— Миссис Микер, даже если бы вам удалось уговорить Сэма вернуться

домой, ему могут не позволить.

— Но это же неправильно!

— Конечно, Сэм может сказать, что его семье приходится очень трудно — отец пропал, и в доме остался только младший брат. Но то, что мистера Микера считают тори, может сослужить плохую службу.

На это мама сказала:

— Надеюсь, ему хватит ума не рассказывать им о взглядах отца, как вы думаете, полковник Рид?

Полковник улыбнулся:

— Думаю, хватит, миссис Микер.

Но я не был так уверен, что Сэма удастся переубедить. Он вбил себе в голову, что надо выиграть войну и выкинуть британцев из страны, чтобы мы стали свободными, а когда Сэм вбивал что-то себе в голову, то обычно доводил дело до конца. Некоторые называли его упрямым, но я — никогда. Конечно, я все еще не понимал, за что он сражается. Мне-то казалось, что мы всегда были свободными. Разве английское правительство делало мне когда-нибудь что-то плохое? Я много об этом думал, но так и не смог вспомнить, чтобы оно хоть раз причинило мне вред. Конечно, в церкви нам приходилось молиться за короля и парламент, и это было досадно, потому что из-за этого служба длилась дольше. Кстати, теперь нам больше не надо было за них молиться. Генеральная ассамблея заявила, что молитвы за короля и парламент будут приравниваться к государственной измене. Но мистер Бич, который был очень храбрым, хотя ему уже было больше семидесяти пяти лет, все равно продолжал за них молиться. Несколько раз повстанцы врывались в церковь, стаскивали его с кафедры и начинали запугивать, но он был неробкого десятка. Как и раньше, он призывал нас молиться за короля и парламент, и мы молились.

Но дополнительные молитвы были единственным, что король заставлял меня делать против воли. Впрочем, Сэм так не считал, и я не был уверен, что он вернется, когда узнает, что случилось с отцом.

В нашей жизни происходило много перемен, но самая большая случилась во мне. С тех пор как я привел домой волов и повозку, я перестал чувствовать себя мальчиком. Мне скажут, что такое не может произойти за одну ночь, — но со мной произошло. Естественно, я смертельно устал, когда добрался до дома и проспал почти сутки. А когда я проснулся, то был уже другим. Я впервые заметил это за завтраком. Обычно я садился перед тарелкой с кашей, жалуясь самому себе на то, что приходится так много работать, или что придется идти в школу, или на что-нибудь еще. А когда мама отворачивалась, я брал полную ложку черной патоки из кувшина и клал себе в молоко. И всегда медленно ел завтрак, чтобы оттянуть время работы.

Но тем утром, после ужасного возвращения домой, сразу после того, как мы прочитали молитву, я начал планировать, что сделаю — что надо сделать в первую очередь и как сделать это лучше всего. Странно, что мне даже в голову не приходило попытаться увильнуть от работы. Я не ждал, когда мама скажет мне, что делать. Я сам принимал все решения.

— Мне надо разгрузить повозку прямо сейчас, — сказал я ей, — там, в коровнике, все может промокнуть от сырости. Может быть, Джерри Сэнфорд поможет мне перенести бочки.

Мама кивнула. Я подумал: должно быть, она удивлена, что я так разговариваю, но она ничем этого не показала.

— Тебе в помощь нужен кто-нибудь покрупнее Джерри. Может быть, тебе удастся нанять Неда, негра Сэма Смита.

Мы обсудили это, затем я продолжил завтракать и неожиданно

понял, что изменился. Я уже вел себя не так, как раньше, а как взрослый. Нельзя сказать, что я на самом деле стал взрослым, но, несомненно, я больше не был ребенком. Теперь я вполне мог сказать Сэму, когда он вернется домой, что-нибудь вроде: «Знаешь, Сэм, мы решили, что не стоит в этом году сажать овес, лучше использовать это место под маис» или: «Мы решили не поддерживать огонь в камине все время — у меня нет времени рубить дрова».

Но хотя мне и было приятно почувствовать себя взрослым и по-другому себя вести, я сильно скучал по отцу — особенно в конце дня, когда уставал, замерзал и был голоден, а еще надо было принести дрова, почистить коровник, подоить Старуху Прю. В такие моменты я начинал жалеть себя и мечтать, чтобы отец вернулся. Я представлял, что подниму голову и увижу, как он входит в коровник, и я поднимал голову, а отца не было. Я чувствовал себя обманутым и ужасно злился на повстанцев за то, что они развязали войну, и на Сэма за то, что он пошел играть в солдатики; ему должна была достаться вся слава, тогда как я вынужден выполнять работу по дому. Это было нечестно. Я злился, и мне было все равно, что так думать грешно.

Зима пришла и ушла, а война продолжалась; как и раньше, казалось, что она идет где-то далеко. Конечно, она влияла на нашу жизнь — цены поднимались, ничего не хватало, приходили новости, что такой-то и такой-то убиты в сражениях. Но самое главное, что приходит в голову, когда думаешь о войне, — битвы, пальба из пушек, марширующие войска, мертвые и раненые, — ничего этого мы не видели. Не считать же за военных посыльных и интендантов, проходивших через наш город.

Наступила весна 1777 года. Теперь вдобавок к тому, чтобы рубить дрова, чистить коровник и собирать сено для скотины, приходилось весь день копать и сажать в саду за домом со стороны кухни овощи. Как раз этим я и занимался в субботу утром 26 апреля, когда издалека донесся рокот. Он был похож на грозу. Звук был необычный. Я воткнул лопату в землю и вышел на улицу перед таверной, чтобы посмотреть, что происходит. Казалось, звук шел с юго-запада, откуда-то из-за церкви, но там ничего не было видно. А потом я увидел Неда, негра Сэма Смита, бежавшего по дороге. Из-за двери своего дома высунулся капитан Беттс. Капитан Беттс был в ополчении повстанцев.

— В чем дело, Нед? — закричал он.

— Британские войска, капитан! — прокричал Нед и побежал дальше.

Стоя в дверях, капитан Беттс прокричал:

— Джерри! Быстро приведи сюда мистера Роджерса!

Джерри Сэнфорд промчался мимо него и побежал по дороге к дому Роджерсов. Капитан Беттс продолжал стоять на месте и прислушиваться.

— Как вы думаете, что они собираются делать, капитан Беттс? — спросил я.

Он помрачнел:

— Ничего хорошего. Их много.

— А ополчение не попытается их остановить?

Он нахмурился:

— В Реддинге патриотов не хватает, даже чтобы остановить пару коров. — И вернулся в дом.

Я вернулся в таверну. Мама мыла горшки.

— Сюда идут британские войска, — сказал я ей, — как ты думаешь, что они собираются делать?

— Выпьют и не заплатят, — ответила она. — Все солдаты так поступают. Забери хорошую посуду из бара и спрячь в сене.

Я так и сделал, а потом побежал на улицу, чтобы посмотреть на солдат. Теперь я увидел за церковью клубы пыли. Шум нарастал. Я уловил за изгородью какое-то движение и вспышки света. Через минуту из-за поворота дороги появился отряд. Впереди бил в барабан маленький барабанщик, за ним шел знаменосец, потом ехали два офицера на лошадях, а за ними маршировали солдаты. Они проходили прямо передо мной. Это выглядело очень устрашающе. Они все шли и шли, и казалось, ничто в мире не может их остановить.