Мой далекий близкий
Шрифт:
— Очередное послание? — усмехнулся Влад.
Кивнув, я отложила сумку в сторону и достала белый лист, на котором традиционно было напечатан отрывок из Кортасара:
«Я улицей этой шагаю,
А звук шагов отдается
Совсем на другом проспекте.
И там
Я слышу себя,
Шагающего в ночи,
Где
Только туман настоящий.»
— Философично, — усмехнулся Влад, я кивнула. Ну Кортасар в принципе весь такой, философичный. — О чем-нибудь говорит?
Я задумчиво перечитала стихотворение. И вспомнила. В который раз с удивлением, потому что мне-то казалось, я бы никогда не вспомнила
Мы с Андреем едем загород, как он говорит, прогуляться. Но уже в пути ему звонят с объекта и просят срочно приехать. Объект находится в Лехтуси, и мы едем туда. Я жду его в машине, дремлю, иногда открывая глаза и глядя в окно. Поселок мне не очень нравится. Есть в нем что-то такое быдловатое, что ли, питерская романтика отсутствует напрочь.
С утра расстилается густой туман, и я порой чувствую себя героиней очередной книги Стивена Кинга, надеюсь, сейчас не полезут гигантские пауки… Из тумана показывается фигура Андрея, и я невольно усмехаюсь. Мой паук, загнал муху в паутину и пьет кровь. Тру лоб рукой, кому нужны эти мысли, лучше вовсе не думать, так проще жить.
Сколько мы с ним вместе? Почти два месяца. И вся жизнь, как в этом самом тумане, из которого выплывают люди и дела, разговоры и воспоминания. Выплывают и снова исчезают в белой пелене сознания.
Шилов выезжает на дорогу и спрашивает:
— Ась, а ты когда-нибудь в заброшке была?
Я часто моргаю, концентрируясь на вопросе и пытаясь отрыть в памяти ответ. Качаю головой.
— Хочешь свожу? Тут есть недалеко, я знаю.
Я пожимаю плечами. Хочу не хочу, кому какое дело. И мы едем дальше в область. Заброшка находится недалеко от поселка Сосново, улица, по сторонам которой разбросаны добротные и не очень дома, упирается в металлический забор, за ним гремит железка, а справа находится заброшенный детский лагерь.
Мы входим туда через открытую калитку. И я сразу понимаю то, о чем говорил Андрей. Здесь реально своя атмосфера. На удивление, многие корпусы стоят с дверями и даже стеклами в окнах. Внутри, правда, в основном развал. В столовой и кухне валяются старые холодильные установки. В большом зале главного корпуса висит плакат с лозунгом команды. На полу среди осколков валяются книги, рисунки, игрушки.
В спальных корпусах стоят остатки кроватей, столы, стулья. На стене висит маленькая карта Украины. В кладовой связки ключей и журналы с записями. Не знаю, почему, но я сжимаю руку Андрея.
Ощущения самые противоречивые. С одной стороны, страшно, потому что кажется, что взрослые и дети словно в один миг испарились отсюда, прямо во время очередной лагерной смены. Или бежали, гонимые чем-то страшным. Страшным, которое все еще прячется здесь, затаилось в стенах этих корпусов и ждет, ждет удобного момента…
Сердце
В актовом зале невысокая сцена с тяжелыми бордовыми шторами и стулья, выставленные в ряд. В углу пианино. Андрей наигрывает незамысловатый мотив, разносящийся в пустом зале расстроенными звуками. Мои шаги отдаются эхом, когда я поднимаюсь на сцену и замираю, оглядывая зал.
— Здорово же, да, Ась? — спрашивает Андрей, подходя ближе. Я киваю. — Ну-ка, прочитай мне что-нибудь. Давай, давай, выступает примерная отличница Ася Киреева.
Я даже смеюсь, а Шилов садится в первый ряд, складывая на груди руки, и ждет. Мысли разбегаются. Что я могу ему прочитать? А потом на ум приходят строки из Кортасара. Точнее, это Октавио Пас, но стихотворение было в «Игре в классики», моей любимой книге.
Я читаю вслух, Шилов слушает, внимательно на меня глядя.
— Красиво, — говорит, когда я замолкаю. — Это кто?
Он помогает мне спуститься.
— Кортасара читал? — задаю я вопрос. Он отрицательно качает головой. — Ты что? Обязательно нужно. «Игра в классики» — это просто что-то нереальное.
Я сбиваюсь, ловя его изучающий взгляд и легкую улыбку, касающуюся уголков губ.
— Надо же, — замечает он, — хоть что-то вызывает у тебя эмоции.
Опустив глаза, я отворачиваюсь и иду к окну, внутреннее стекло отсутствует, а внешнее все в трещинах, расползающихся от вмятины, словно кто-то кинул в окно камнем, но не разбил.
Веду по трещине пальцем, а Шилов говорит:
— Обрежешься, Ась.
— И что? — говорю тихо. — Это не больно. Не так больно, как…
Не договариваю, словно только поняв, что произнесла это вслух. Отдернув палец, разворачиваюсь и ловлю хмурый взгляд.
— Извини, — говорю Андрею и, обойдя его, иду на улицу.
Переведя взгляд на Влада, я вздохнула.
— Пока не знаю, — сказала ему, — надо подумать.
Он, сощурившись, поглазел, но кивнув, завел двигатель. Домой мы ехали молча, я смотрела в окно и думала, правильно ли поступаю? Ответа не было. Но судя по тому, что еще лежит в посылке, финал близко. И я почти уверена, что об этом не стоит пока никому говорить.
Дома мы пообедали, а потом Влад сказал, что ненадолго отлучится. Как только за ним закрылась дверь, я подалась в кухню к окну. Смотрела, как он выходит, как идет к машине. Он, словно почувствовав мой взгляд, резко обернулся и взглянул на окна. Подавив первое желание отскочить, я махнула ему рукой. Влад вдруг улыбнулся и, ответив тем же, сел в машину и уехал.