Мой дедушка был вишней
Шрифт:
— А еще какого?
— Желтого! — сказал кто-то.
— Нет, не желтого. Смотрите внимательно: она нежно-желтого оттенка, который ближе к зеленому. Пишите. А теперь посмотрите сюда…
Короче говоря, скукота, да и только. Стоило мне отойти в сторону, как она говорила:
— Антонио, не отвлекайся, иди сюда. Иначе ты так и не поймешь, что такое весна.
«Я уже знаю, что такое весна, — сказал я учительнице. — Там, где живет мой дедушка, она еще красивее, потому что Феличе вся покрыта цветами». Учительница обиделась и, когда за мной пришла мама, рассказала ей, что я невнимательный и в отличие от других детей никогда не
— А потом нужно будет писать? — спросил я.
— Ну что ты! Сегодня же выпал снег, а значит — каникулы!
Днем поднялся ветер, небо расчистилось, и снег растаял.
— Пришел марток — надевай семь порток, — изрекла бабушка Антониэтта. — Ночью будут заморозки. В тот вечер мама вернулась домой поздно, потому что в магазине у нее возникли проблемы с каким-то покупателем. Я еще не рассказывал, что мама вместе со своей подругой Луизой держала магазин, в котором продавалось разное старье — платья, шляпы, куклы, часы, драгоценности и всякое такое. Бабушка Антониэтта считала эти вещи «милыми, стильными, но не старинными», а мама называла их ровесниками бабушки Антониэтты. Мама очень любила свою работу, и ее раздражало, что бабушка не воспринимает ее всерьез. В общем, в тот день она вернулась поздно, а после ужина вспомнила, что забыла позвонить дедушке Оттавиано.
— Сейчас он уже спит, позвоню ему с утра, — сказала она. А я пошел спать.
Рано утром зазвонил телефон. Я сидел на кухне и завтракал. Помню, что у меня была полная тарелка какао и в ней плавали печенья-лодочки. Это была одна из моих самых любимых игр: воздушные печенья некоторое время плавали в молоке, потом я мочил одно из них, некоторое время возил его ложкой кругами по тарелке, а когда оно начинало тонуть, пиф-паф — стрелял им себе в рот. Мама говорила, что каждое утро эти печенья отнимают десять минут моего сна и что ее терпение скоро лопнет. Правда, когда у нее было хорошее настроение, она мне играть не мешала.
Мама подняла трубку, и я услышал, как она вскрикнула:
— О, господи!
Потом мама стала звать папу и побежала в комнату: она открывала и закрывала ящики комода и все время что-то тараторила — так быстро, что я не мог понять ни слова. Потом я услышал, как папа ей сказал: «Успокойся!» Он вышел из комнаты и молча прошел мимо меня. Папа уже был одет, хотя обычно в это время он еще ходил в пижаме, да и мама тоже.
— Тонино, — сказала мама, — сегодня утром в школу тебя отведет дедушка.
— Какой дедушка? — спросил я, как последний идиот. Не то чтобы я действительно этого не понимал. Просто мне не нравилось, что они обсуждают что-то тайком и собираются уйти из дома, так ничего и не объяснив.
— То есть
— Я в школу с дедушкой не пойду, — ответил я.
Я думал, она мне что-нибудь объяснит, но вместо этого она влепила мне пощечину.
— Быстро доедай свое печенье, хватит играть! — приказала мама.
Я разрыдался. Папа хотел что-то сказать, но в этот момент позвонили в дверь и он пошел открывать. Это была бабушка Антониэтта, которая, едва переступив порог, прошептала:
— Ох, бедняжечка! — и обняла маму.
— Он еще не умер!
— Да, конечно, но какая беда! Куда ты теперь, в больницу?
Мама кивнула:
— Вы побудете с Тонино?
— Ну конечно, не волнуйся! Идите, идите!
Бабушка вытолкнула маму с папой за дверь и зашла на кухню. Пока они уходили, я твердо решил, что кое-кто заплатит за пощечину, и тут же сообщил бабушке, что в школу не пойду. Как я и предполагал, бабушка начала уговаривать меня быть умницей, но чем больше она настаивала, тем тверже я стоял на своем. Тогда она села напротив и с тем же выражением лица, какое было у Флоппи, когда ей говорили, что она не пойдет гулять, спросила:
— Тонино, почему ты не хочешь вести себя разумно?
Я намочил последнее печенье и, чтобы побольше разозлить ее, начал пальцем возить его кругами по тарелке, как катер. Бабушка вся побагровела, схватила меня за запястье, вытащила мою руку из тарелки и начала кричать:
— Постыдись, твой дедушка умирает, а ты капризничаешь!
Не знаю, что меня так испугало, лицо бабушки или ее слова, но даже сейчас, когда я вспоминаю эту сцену, к горлу подкатывает тошнота. Как на американских горках, но, пожалуй, еще хуже. Едва бабушка перестала кричать, я открыл рот, и оттуда вылилось все молоко с печеньем.
Бабушка, конечно, перепугалась и побежала за дедушкой Луиджи. Потом оба они начали расспрашивать меня, что я ел на ужин. Когда я сказал, что ел яичницу с картошкой, бабушка возвела глаза к небу и сказала:
— Теперь все ясно. Это несварение. Сегодня будешь лежать дома в тепле, и все пройдет.
Поэтому все утро я провел с ними и Флоппи, а поскольку я ничего не говорил и с трудом отвечал на вопросы, бабушка решила, что у меня температура, положила меня в постель и укутала несколькими одеялами.
Каждую секунду она спрашивала:
— Что ты чувствуешь? Где у тебя болит?
Я отвечал, что не знаю, но мне действительно было плохо, еще хуже, чем когда умерла бабушка Линда.
Днем вернулась мама, и я услышал, как они с бабушкой разговаривают в другой комнате.
— Да вы что? — сказала мама. — Но все было прекрасно!
Потом она вошла в комнату, но я закрыл глаза и притворился, что сплю. Я боялся с ней говорить. Мама подошла, потрогала мой лоб и вышла. Через некоторое время бабушка с дедушкой ушли, и мама вернулась. Она села на край кровати и спросила:
— Зачем ты притворяешься, что спишь?
Тогда я открыл глаза и сказал:
— Дедушка умер, да?
— Что за чушь ты несешь! У этого старого безумца всего лишь бронхопневмония!
— То есть он не умрет?
Мама положила голову на подушку рядом со мной и крепко меня обняла.
— Нет, не умрет, хотя он был на волосок от смерти. Знаешь, что он натворил? Всю ночь жег костер под вишней, чтобы почки не замерзли. Когда сегодня утром его нашли, он наполовину был обморожен. Ну а с тобой-то что? Что у тебя болит?