Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории (сборник)
Шрифт:
– Как прошло свидание? – спросила она.
Я коротко пересказала весь вечер.
– Ну и чего ты так расстроилась-то? – удивилась она. – Сосед вон наш из двести двадцать пятой тоже чуть что – член достает.
Я вздохнула.
Следующие четыре дня я вспоминаю, как один длинный кошмар.
Алексей звонил мне по несколько раз на дню и требовал встречи. Я выдумывала всевозможные предлоги, чтобы не видеться с ним. Сказать ему, что я не хочу иметь с ним отношений, я не могла. Меня
Он разговаривал со мной очень по-разному: то грубил и почти угрожал, то нежно шептал что-то в трубку – что никогда меня не обидит, что все будет хорошо.
Меня от этих звонков бросало то в жар, то в холод. То я хотела грубить ему в ответ и кричать, что он не смеет разговаривать со мною, как с какой-то девкой. То мне хотелось, как маленькой, разрыдаться и умолять оставить меня в покое. И уж совсем не могла я ответить ему достойно, как полагается, как взрослый человек, который говорит со взрослым человеком, рассчитывая на понимание.
Страх, который парализовал мою волю, был очень глупым. Откуда-то из глубины сознания во мне поднимался ужас – не перед человеком, но перед силой, которая стояла за ним в моем воображении. Раз за разом я спрашивала себя, чего я боюсь, что может сделать мне этот мужчина? И не могла ответить на эти вопросы.
На четвертый день я была совершенно измучена бессонницей и тревогой.
И я решилась: позвонит еще раз – скажу все, как есть. Тут и раздался звонок.
– Ну чего там? Завтра опять контрольная?
– Нет.
– Ну так давай сегодня встретимся.
Я молчала.
– Только ты смотри у меня. Сегодня ко мне поедем. Не отвертишься.
Я молчала.
– Чего молчишь? Я говорю, нечего уже рассусоливать. Ты мне нравишься. Я тебе… ну не нравлюсь, так понравлюсь. Ну, чего молчишь-то?
В горле моем застрял огромный влажный ком. Я хотела сказать: «Никуда я не поеду. Не звоните мне больше, пожалуйста. Оставьте меня в покое» – но ком все мешал мне, и я только что-то невнятно мычала в трубку, что мне надо подумать.
– Что ты там думать собралась? – взревел Алексей. – Задумчивая. Нечего тут думать! Выбирай, куда хочешь сначала – в ресторан? В клуб? Ну?
Взгляд мой, беспомощно блуждавший по комнате, наткнулся на театральный буклет на столе у соседки. Жуткий склизкий ком в горле вдруг обвалился в желудок.
– Леша, – сказала я. – Своди меня, пожалуйста, в театр.
По ту сторону трубки наступила тишина. Потом раздалось неуверенное:
– Куда сводить?
– В театр. Актеры там, сцена. Ну, театр.
– Да знаю я, что такое театр, – сказал он. – Но почему театр? Ты знаешь, когда я последний раз в театре был? В школе еще.
– Ну вот и давай сходим. Я тоже давно не была.
В трубке снова наступила тишина, на этот раз долгая. Наконец он сказал:
– Я перезвоню.
И отключился.
Больше я никогда его не слышала.
Латышка
«Мне
Мать бросила меня в общежитии с большим контейнером домашних котлет, какими-то сковородками и халатом такого ядреного цвета, что на конкурсе самых раздражающих женских халатов я бы точно взяла одно из призовых мест.
Мои новые соседки – две толстые, румяные третьекурсницы с факультета социологии – молча наблюдали, как я раскладываю вещи из чемодана и неловко заправляю кровать на верхнем ярусе домашним бельем.
– Котлет хотите? – спросила я.
Ответа не было.
Про себя я порадовалась, что никто не согласился. Котлет, по моим подсчетам, должно было хватить на три дня.
Вообще, со стороны мамы и папы это было довольно подло – столько лет ходить вокруг на цыпочках и что-то там бормотать про «пусть ребенок учится», а потом просто привезти в чужой город и бросить на выживание с какой-то утварью неясного назначения.
Я ничего не умела.
Я никогда не мыла полы и посуду. Не надевала пододеяльники. Не стирала одежду. Не готовила еду. Я не знала, сколько нужно варить яйцо, в какую воду положить сосиски и как купить в магазине мясо. Вид половой тряпки на общей кухне вызывал у меня содрогание, а склизкие макароны в чужой кастрюле – желудочный спазм. Когда на второй день мне сказали, что в постирочной живут крысы, я поклялась не ходить туда никогда и была верна этой клятве все следующие пять лет. Белье я раз в две недели возила стирать за сто километров от Москвы, в родной город.
Мать объясняла потом, что окончание школы, мое июльское семнадцатилетие и поступление в институт наступили слишком внезапно. Когда на третий день я позвонила с вопросом, что я буду есть, когда котлеты закончатся, семью охватила паника. Но первый поход в магазин прошел вполне сносно – я тут же купила на треть всех оставленных денег большую бутыль апельсинового сока холодного отжима и была очень довольна. Новая жизнь вдруг даже перестала казаться мне такой страшной. Пока соседки не попросили помыть полы.
– А разве это не должна делать какая-нибудь уборщица по этажу? – спросила я.
– Нет. Но ты можешь позвать свою мамочку, – неприятно усмехнулась одна из них.
Я посмотрела на ведро с присохшей тряпкой. Потом на своих нахохлившихся соседок. А потом вышла в коридор, дошла до дежурной и попросила переселить меня от злобных социологов.
– Вечно вас, журналистов, все обижают, – проворчала дежурная. – Там на второй этаж переезжают две первокурсницы, и одна тоже с журфака. Давай я спрошу, нельзя ли тебя туда.