Мой друг Плешнер
Шрифт:
Стрелой промчалось быстрокрылое лето, тихо и плавно протекла золотая осень и наступила зима. Пушистые и воздушные красавицы снежинки, за кружением которых так любил наблюдать Тимошка, белоснежным ковром устлали землю, прикрыв своим ослепительным великолепием весь мусор и грязь, скопившиеся за год.
Все вокруг было белым-бело, и в тихие солнечные дни котейко любил выбегать на улицу, дурачась и кувыркаясь на белоснежной перине зимы. Вдоволь надурачившись, Тимошка принимался валять в снегу и беспутную мамашу, до тех пор, пока она, поджав хвост, не удирала от него на забор, недовольно ворча и поблескивая в его сторону бусинками глаз.
Не найдя более развлечений он принимался с важным видом заправского знатока изучать снежную книгу природы, испещренную таинственными
Здесь были голуби, его возможный завтрак, но только не сейчас, а когда подрастет, чтобы справиться с этой глупой, но слишком сильной для котенка птицей. А это роспись кур, здоровенных чертей, вооруженных огромными, заостренными долбаками, которые бьют так больно. Злобные и неприветливые твари — таково было о них кошачье мнение. Однажды, по доброте душевной, полный наивных детских иллюзий, он попытался подружиться с этими большими рыжими птицами, возглавляемыми еще более огромным, пепельным в черную крапинку самцом. Но, как оказалось, склочное пернатое бабье, было решительно против подобного знакомства. Разве могут они, куры, несущие практически золотые яйца, дружить с каким-то серым заморышем, невесть чем занимающимся в этом доме. И они пребольно побили его своими здоровенными долбаками, напрочь разрушив детские иллюзии. Забившись в укромный уголок сада, обиженный и напуганный котенок, долго зализывал полученные раны, размышляя о несправедливости мира, и незаметно для себя взрослея.
Уже тогда, он не был нахальным дармоедом, как мнили себе рыжие клювастые птицы. Он также приносил пользу. Он ловил мышей, и прежде чем насладиться изысканным вкусом дичины, предъявлял пойманную добычу хозяевам, в надежде заслужить от них похвалу. За довольно непродолжительное время он истребил немало мышастой братии, чем заслужил в их среде авторитет, ничем не уступающий Гнусиному. Его беспутная мамаша, не смотря на свой бестолковый и взбалмошный характер, была превосходной охотницей, чем и объяснялось лояльное отношение к ней со стороны хозяев, несмотря на все ее гнусности. Тягу к охоте Тимошка получил от матери, и это был единственный подарок из ее лап. Во всем остальном он был ей совершенно чужд и, как он сам догадывался, походил на так и не найденного им отца.
Но вернемся к следам. Вот эти, чуть поменьше голубиных, — воробьиные. Летом, когда он немного подрастет, то непременно поохотится на этих пернатых наглецов, что по-хамски воруют хозяйское зерно, предназначенное курам. Конечно, зерна как такового ему было не жалко, оно ему не понравилось, слишком жесткое и безвкусное. Злил сам факт неслыханного нахальства, наплевательского отношения к окружающим, в том числе и к нему, Тимошке, со стороны маленьких серых прохвостов. Зажмурив глаза, он заранее предвкушал тот волнующий момент, когда вопьется молодыми зубами в сочную, трепещущую плоть. Он неоднократно слышал от Гнуси об их исключительном вкусе и был не прочь разнообразить ими свой рацион.
Непревзойденным специалистом по птичьей охоте был Плешнер, он многое бы мог ему рассказать об их повадках и привычках, продемонстрировать наглядно кое-какие практические приемы из своего обширного арсенала. От старого и облезлого котяры он мог бы узнать много чего интересного, но, увы, этому не бывать. Плешнер исчез давно, еще летом, после того памятного разговора и никто не знал, где он, что с ним, что заставило его уйти. Только Тимошка знал истинную причину его исчезновения, но не мог ни с кем поделиться ею. Кошке Гнуси, взбалмошной и бестолковой кошонке, по большому счету было наплевать на все, что не касается ее, единственной. Кудрявой собачонке Янке это тоже было безразлично, а хозяева, несмотря на всю свою ученость, кошачьего языка не разумели.
Долгими зимними вечерами, когда за окном стояли трескучие морозы, а беснующаяся метель бросала в лица редких, боязливо кутающихся в меховые воротники, случайных прохожих, пригоршни колючего снега, Тимошка возлежал на подоконнике. Уютно примостившись на любезно предложенной хозяином меховой подстилке, в непосредственной близости от пышущей жаром батареи, наслаждаясь теплом и покоем, отдыхал молодой котейко. Он размышлял о жизни, о людях, о себе. А за окошком мела метель, колючая и леденящая,
А однажды явился котейке с небес унылый бледный ангел, с понуро висящими вдоль постной кошачьей физиономии, усами. Безысходной тоской и унынием веяло от него, но не было сил поднять лапу и прогнать прочь непрошеного гостя. Силы разом покинули котяру, и лишь уши его чутко подрагивали в такт речам незнакомца. А пришелец сулил ему райскую жизнь, моря, океаны лучшей пищи, всеобщую любовь, удачу в охоте и амурных делах, долгую и безмятежную жизнь полную наслаждений, спокойную старость. Он поднял Тимошку до небес и открылся ему с высоты чудный мир, занесенный снегом, но полный жизни и скрытого, потаенного тепла. И предложил ему лукавый бес этот мир, обещая бросить его со всем содержимым к кошачьим ногам. Все будет его, а взамен он не просит ничего, почти ничего, самую ничтожную малость — душу кошачью, вещь нематериальную и коту совсем не нужную. Всего на краткий миг в душе котенка возникло ликование. Мир, целый мир готов был пасть к его ногам, едва он возжелает этого, и скажет заветное слово «да»! И он готов был произнести его, ударить лапой о протянутую лапу унылого беса, он уже набрал полные легкие воздуха, чтобы издать ликующий ответ. Бесконечно унылая морда небесного посланника немного оживилась в предвкушении грядущей сделки, еще один миг и…
Но в наивысший миг эйфории, иззубренной иглой, вонзилось в мозг, какое-то настырное и надсадное воспоминание. И он вспомнил Плешнера, рассказанную им историю, перед глазами промелькнула его жизнь, далеко не такая веселая и безмятежная, как та, о которой так красочно живописал бледный и унылый бес.
И он уже знал правильный ответ, он сказал «нет»! И тотчас же почувствовал, как наливается силой тело, как каждый его мускул приходит в повиновение, докладывая о своей готовности. Бледный бес стал еще жальче и унылее, он даже стал вдвое меньше, сдувшись, как резиновый шар, из которого выпустили воздух. Он умоляюще смотрел на кота, не желая убираться прочь, втайне надеясь на то, что он передумает, переменит свое решение. Он даже по новой начал свою волынку, все более и более оживляясь. Но кот уже был вне досягаемости гипноза его речей, и унылый бес запнулся на полуслове, осознав всю тщетность своих потуг.
И Тимошка вновь, еще тверже сказал «нет» в довершение и подтверждение своих слов, наподдав налитой мощью лапой, прямо по гнусной и унылой роже. Взорвавшись миллионами осколков, пришелец исчез, не оставив после себя ничего, кроме легкого запаха серы.
Тимошка остался один, так толком и не поняв, то ли все это ему просто приснилось, то ли случилось на самом деле.
Вскоре зима закончилась. Сошли на нет трескучие морозы, заблистало за окном по-весеннему жаркое солнце. Робко и несмело, а затем все звонче и яростнее зажурчали по улицам ручьи, и лишь сосульки, словно тоскуя по ушедшей зиме, роняли на землю хрустальные капельки слез.
Вскоре от былого белого великолепия не осталось и следа. Снег и морозы канули в прошлое, словно дурной сон, и Тишка, втайне мечтал о том, чтобы сон этот не повторялся. Ослепительно-белый ковер исчез, но земля не осталась серой и неприкрытой. На смену зимнему пришло покрывало весеннее, зеленого цвета, более яркое и нарядное и такое же пушистое. Немало приятных часов провел Тимофей, валяясь и дурачась в шелковистой зелени трав.
А однажды случилось чудо. На дорожке ведущей к дому показался Плешнер, тот самый кот, которого все уже давно похоронили, и увидеть которого никто не чаял. А он шел к дому, цел и невредим, словно и не было разлуки длиною в год. Он изменился, стал гладким и причесанным, исчезли в никуда засаленная шерсть, смердящие сосульки и складки жира раскормленного тела. В глазах изумленного Тимошки он помолодел как минимум вдвое. Он шел к дому, и казалось котенку, что исходит от него незримый добрый свет. Кот настолько изменился, что даже имя Плешнер не шло на язык, уступив место давно забытому «Василий».