Мой дядя Бенжамен

Тилье Клод

— Да, если только это не слишком трудно, — ответил дядя.

— В таком случае не могли бы вы исцелить моего отца, который с утра захворал какой-то никому не известной болезнью?

— Почему же нет, — ответил дядя, — но прежде всего, милое дитя, вы должны разрешить мне поцеловать вас: иначе чуда не произойдет.

И он расцеловал молодую девушку в обе щеки, этот окаянный грешник.

— Вот как! — раздался за ним так хорошо ему знакомый голос. — А разве Вечный Жид целует женщин?

Он обернулся и увидел Манетту.

— Конечно, моя красавица, бог разрешил мне целовать трех женщин в году, эта вторая, если угодно, вы можете быть третьей.

Мысль совершить чудо разожгла честолюбие Бенжамена. Сойти за Вечного Жида даже в Муло — это было замечательно, потрясающе, это было именно тем, что могло возбудить зависть во всех остряках Кламеси. Он будет равен прославленным чудотворцам, и тогда адвокат Паж не осмелится рассказывать ему так часто о своем зайце, превращенном в кролика.

Кто сравнится в смелости и изобретательности с Бенжаменом Ратери, если ему удастся совершить чудо? Кто знает, может быть грядущее поколение уверует в него. А вдруг его канонизируют! Превратят его особу в громадную статую святого из красного дерева! Воздвигнут храм его имени! Отведут ему нишу в церкви, отметят в святцах, во время богослужений будут обращаться к нему с возгласом «Моли бога о нас». Если он будет покровителем какого-нибудь богатого прихода, то в престольный праздник перед ним будут кадить, венчать его цветами, украшать лентами и на руки ему положат гроздь спелого винограда! Его красный камзол поместят в раку, хорошо если бы около него всегда находился церковный сторож, чтобы ежедневно брить его! А вдруг он станет исцелять от чумы, от бешенства! Но все дальнейшее зависело от благополучного исхода чуда. Ах, если бы у него был хоть какой-нибудь опыт по этой части и он знал бы, как взяться за дело? А вдруг он сядет на мель, его осрамят, осмеют, опозорят, начатая им карьера чудотворца не удастся? Э! Все равно, решил дядя, выпивая для вдохновения большой стакан вина. Пусть уж об этом печется само провидение. Audaces fortuna juvat [Храбрым судьба помогает]. К тому же просимое чудо — это уже наполовину сотворенное чудо.

И он последовал за крестьянкой, волоча за собой, подобно комете, длинный хвост крестьян.

Войдя в дом, он увидел на кровати крестьянина с сильно перекошенным ртом, казалось, он собирается откусить собственное ухо, дядя осведомился, каким образом это могло произойти: от зевоты или от сильного смеха.

— Это случилось с ним сегодня утром, когда он хотел разгрызть орех.

— Прекрасно, — сказал просиявший дядя, — вы уже кого-нибудь звали?

— Мы посылали за господином Арну, и он определил припадок паралича.

— Очень хорошо. Я вижу, что доктор Арну так хорошо знаком с этой болезнью, как будто сам ее изобрел. Что же он вам прописал?

— Вот это лекарство.

Дядя, взглянув на пузырек, увидел, что это было обыкновенное рвотное, которое он и выбросил за окно.

— Я вижу, господин Жид, — сказала одна добрая женщина, — что вы сотворите это чудо.

— Таких чудес, как это, — ответил Бенжамен, — я совершал бы по сотне в день, если бы это было необходимо.

Зорким взглядом своих серых глаз он тотчас же определил, что у крестьянина вывих челюсти. Приказав принести ему оловянную ложку, он завернул ее конец в несколько полосок тонкого полотна, засунул этот импровизированный инструмент в рот пациенту и, приподняв верхнюю челюсть, заскочившую за нижнюю, вправил ее на место.

Паралитик тотчас же заявил, что исцелен, и принялся с жадностью уничтожать приготовленный к обеду суп из капусты.

Слух о том, что дядя Пэнто ест суп, с быстротой молнии облетела поселок. Больные и калеки обратились за исцелением к дяде. Старуха Пэнто, преисполненная гордости от того, что событие произошло в ее доме, подвела к дяде одного из своих горбатых двоюродных братьев, прося исцелить его. Не желая компрометировать себя, дядя заявил, что единственное, чем он может помочь ему — это пересадить горб слева направо, но операция эта столь болезненна, что из десяти горбунов выживают не более двух. Затем, сказав жителям деревни, что он в отчаянии от того, что должен покинуть их, он поспешил к сестре, отогревавшей в трактире ноги и успевшей за это время покормить осла.

С громадным трудом они выбрались из толпы, и, пока они не скрылись из виду, церковный колокол благовестил не переставая. Бабушка не стала бранить Бенжамена. Она была довольна той ловкостью, с какой Бенжамен сумел выпутаться из положения, и это льстило ее самолюбию сестры. Она говорила себе, что такой человек, как Бенжамен, несомненно достоин стать мужем барышни Менкси, даже и с добавлением приданого в три тысячи франков.

Благая весть о прибытии Вечного Жида достигла уже местечка ла Шапель. При их появлении женщины опустились на колени у порогов своих домов, и Бенжамен, не терявшийся ни при каких обстоятельствах, стал благословлять их.

VI. Господин Менкси

Дядя и бабушка были радушно приняты господином Менкси. Неизвестно, почему он считался лекарем. Свою юность он провел отнюдь не в обществе трупов, лекарское искусство выросло в один прекрасный день в его голове, как гриб. Все его медицинские познания были плодом собственной изобретательности. Родители и не помышляли о том, чтобы дать ему высшее образование. Латынь он знал по надписям на этикетках у пузырьков, да и то, полагайся он на это знание, он часто вместо петрушки давал бы цикуту. Владея великолепной библиотекой, он никогда и не заглядывал в книги, утверждая, что с тех пор, как весь этот хлам был написан, природа людей сильно изменилась. Находились даже люди, распускавшие

слух, что все внушительные тома его библиотеки не что иное, как книжные картонные папки, на корешках которых он велел вытиснить золотыми буквами знаменитые в медицине имена. Особенно утверждало их в этом мнении то, что как только господина Менкси просили показать его библиотеку, он отвечал, что ключ от нее потерян. Впрочем, господин Менкси был умным и сообразительным человеком, и если он не умел разбираться в печатных трудах, то науку практической жизни он постиг в совершенстве. Не обладая никакими медицинскими познаниями, он знал, как следует убедить толпу в том, что он понимает больше своих собратьев. Поэтому для многих он превратился в волшебника по излечению заболевания мочеистощением. Через двадцать лет практики он достиг, наконец, того, что научился отличать мутную мочу от прозрачной, это однако не мешало ему уверять своих больных, что в его лице они имеют великого человека, короля и министра в этой области, а так как в окрестностях не было ни того, ни другого, ни третьего, то он и не боялся, что его могут поймать на слове.

Движения господина Менкси были решительны. Он говорил громко, много и без передышки, находил слова, которые производили впечатление на крестьян, и умел оттенить их в разговоре. Он был одарен способностью импонировать толпе чем-то неощутимым, чем-то, что невозможно ни описать, ни изобразить и чему не научишься подражать; это та непередаваемая особенность, которая наполняет монетами мошнy фокусника, заставляет великих людей выигрывать сражения и создавать царства, способность, которая многим заменяет гениальность и которой в наивысшей степени был одарен Наполеон. У большинства она выливается в обыкновенное шарлатанство. Не моя вина, если одинаковыми приемами сбывают товар и добывают трон. Во всей округе желали умереть только от руки господина Менкси. В свою очередь он не злоупотреблял своей привилегией и был не большим душегубом, чем все его собратья; разница заключалась только в том, что он при помощи своих пузырьков умел добывать больше денег, чем они своими учеными цитатами. Он составил себе крупное состояние, разумно расходовал его и имел вид человека, жертвующего всем ради общего блага. Стекавшиеся к нему больные находили у него всегда радушный прием.

Естественно, что дядя и господин Менкси с первой же встречи должны были подружиться. Сущность их характера была так же сродни друг другу, как две капли вина, или, пользуясь менее обидным для дяди сравнением, как две ложки, отлитые по одному и тому же образцу. У них были одинаковые желания, вкусы, страсти, убеждения и политические взгляды. И того и другого мало тревожили тысячи незначительных неприятностей и тысячи мелких осложнений, которым все мы, глупцы, придаем такое большое значение. Тот, кто не обладает долей философского спокойствия среди окружающих его земных бедствий, подобен человеку, разгуливающему под проливным дождем с непокрытой головой, тогда как философ укрыт от ливня надежным зонтиком. Таково было их убеждение. Жизнь для них была фарсом, в котором они, насколько могли веселее, разыгрывали каждый свою роль. Людей, превративших свою жизнь в неумолчный стон, они глубоко презирали, сами они хотели только смеяться. Различие их возраста замечалась только по морщинам у старшего. Это были два дерева одной породы, одно уже отживающее, другое еще в полном соку, но оба еще покрытые цветами и приносящие плоды. Поэтому будущий тесть встретил зятя с распростертыми объятиями, а будущий зять почувствовал к тестю глубокое уважение, не распространявшееся, однако, на его пузырьки. Несмотря на это, породниться с господином Менкси дядя соглашался против воли, внимая голосу рассудка, не желая отказом огорчить свою дорогую сестру.

Любя Бенжамена, господин Менкси считал вполне естественным, что и его дочь должна полюбить его, так как даже самые лучшие из отцов в детях любят прежде всего самих себя. Для отца дети — это существа, обязанные содействовать его благополучию, и если он выбирает зятя, то прежде всего имеет в виду себя, а затем уже дочь. Если он скуп, то отдает ее за скрягу, если знатен — за дворянина, если любит шахматную игру — за шахматиста, так как ему на старости лет необходим партнер. Дочь — это принадлежащее ему с женой неделимое имение, огороженное либо цветущей изгородью, либо стеной из старых камней. Будут ли в этом имении цвести розы или расти репа, это касается только агронома, выбирающего наиболее подходящие для данной почвы растения. Важно, чтобы сознание и совесть добрых родителей находили, что их дочь счастлива, этого уже достаточно, а ее дело — применяться к новым условиям. Каждый вечер мать, накручивая папильотки, и отец, надев теплый ночной колпак, с чувством удовлетворения думают об удачном браке дочери. Правда, она не любит мужа, но со временем привыкнет любить его. Терпенье все превозможет. Они не понимают того, что нелюбимый муж — это соринка, режущая глаз, это не дающая ни минуты покоя зубная боль. Одних эта мука сводит в могилу, другие, не будучи в силах полюбить труп, к которому прикованы, ищут любви на стороне, а есть и такие, которые тайком подсыпают в суп счастливому супругу мышьяку и на его могильном памятнике пишут: «От неутешной вдовы». Вот к чему приходят мнимая непогрешимость и скрытый эгоизм таких добрых родителей.