Мой личный доктор
Шрифт:
— Уля! Хватит! Прекрати огрызаться! Ничего ещё не упущено. У нас есть шанс! Посмотри, как он распереживался, что ты про него плохо подумаешь.
— О боже, мама, какой шанс? Естественно, он разволновался, я единственная женщина младше сорока в этом коридоре, кому он ещё не делал детей, — тяжело дышу, пытаюсь двигать её коляску. — Полное разочарование! Это же надо, заделал и забыл, как звать. Ребёнок семь лет рос без отца!
— Глупости какие-то несёшь. Может, Майка придумала. Ну было у них, и что? Ты так-то тоже не девственница, — попрекает меня мама моими двумя половыми партнерами. —
— Так, всё, я готов. — Вылетает из кабинета Ткаченко.
Одетый во всё тёмное и облегающее, он опять выглядит лучше всех встреченных мною за тридцать пять лет мужчин.
— Спасибо, доктор, но всё-таки не стоит. У вас, Константин Леонидович, наверняка полно послебольничных дел. Собака опять же невыгулянная.
Перед глазами тут же встаёт девушка-собачница.
Мама таращится и беззвучно рыкает. Машет кулаком, когда он, отвернувшись, расписывается в журнале, сдаёт ключи. Медсестра просит его разобраться с картами и, пока он теряет время, в травматологию, запыхавшись, влетает мой верный Шурик.
Слава богу! Кидаюсь ему на шею. Как могу обнимаю гипсом. Сама не знаю, что творю. Он в шоке. Но мне так надо. Понятия не имею зачем. Просто надо, и всё.
— Помоги нам с мамой, пожалуйста.
Мама продолжает таращиться, мол: «Какой на фиг Шурик? Ты вообще, что ли? Как ты могла? Нам нужен настоящий мужик, а не дешёвенький суррогат!»
— Да-да, конечно. Я так рад, что вы меня позвали, Ульяна Сергеевна. Ну не в смысле, что я радуюсь, что ваша мама повредила ногу. Имею ввиду: я счастлив, что вам понадобился. — Прыгает он вокруг коляски, как юный козлик, не зная, с какой стороны к ней подступиться.
Мама ставит локоть на ручку инвалидного кресла и с негодованием вздыхает. Недовольно подпирает щёку. Шурик, резко её развернув, быстро катит к выходу, неловко суетится. Извиняется за неаккуратность. Жутко воняет туалетной водой, явно вылил на себя полфлакона.
Мама, не удостоив его даже словом, лишь поднимает руку, мол: «Да ладно».
Больничные двери разъезжаются, а я оборачиваюсь.
Ткаченко всё так же стоит у регистратуры. Замер, не двигается с места. Больше на своей помощи не настаивает. Его лицо — ещё одна мамина простынь, на этот раз серенькая, цвета бледной поганки.
Глава 19
Со мной происходят какие-то странности. Три травмы назад я была серьёзным, адекватным и, самое главное, взрослым человеком. А теперь я, как трёхлетняя хулиганка в песочнице, радуюсь, что насолила доктору. Да, бабник! Да, нравится всем женщинам на свете! Да, пытался и меня соблазнить, но плохого-то ничего не сделал. Маме вон помог. А то, что Майка, возможно, ребёнка понесла, так это когда было? Я семь лет назад случайно нашему соседу Родиону Палычу в лифчике дверь открыла. Тоже особо нечем гордиться. Мало ли как события складывались? Может, Майка сама на него напрыгнула. Ох, аж неймётся мне от переживаний. Теперь я жалею, что отказалась от его помощи. Совесть мучит. Сердце ноет, и колет в груди.
Всей
— Александр, я очень благодарна вам за помощь…
Оборачиваюсь, в ужасе машу рукой с гипсом. Все в школе зовут оркестровика Шуриком, но не в лицо же. Как-то неудобно. Это же, по сути, кличка.
— Пс-с, мама! Николай Иванович.
— Ты же сама говорила, что он Шурик. Поэтому я решила, что он Александр.
Учитель смотрит то на меня, то на маму, поправляет в недоумении очки. Хороший же парень, а попал в жернова моих медицинских страстей.
Мы с мамой наискосок, она сидит за водителем. Я, стараясь не слишком выставляться из-за кресла, таращусь на неё, пучу глаза. Надо было Шурика вперёд, а мне сесть назад. Как-то всё вышло неправильно.
— Николай Иванович. — Мама чуть вскидывает подбородок, вытягивая ногу. Знаю эту её коронную позу — настроение у Натальи Викторовны так себе. — Мы вам очень благодарны, но вы должны понять, что только что стали предметом мести. Моя дочь очень некрасиво с вами поступила. На самом деле ей нравится другой, очень уважаемый человек — доктор. Но, так как столкнулась с подобной конкуренцией впервые, она страдает по этому поводу тревожным расстройством, вот и позвала вас. А так-то вам не на что надеяться, она не разделит с вами кров и постель.
— Мама! — Округлив глаза до размера блюдец того самого парадного сервиза, из которого мы поили чаем Ткаченко, я снова выглядываю из-за кресла и кручу двумя здоровыми пальцами у виска.
Таксист ржёт. Шурик в ужасе.
— Я не хочу, чтобы вы строили воздушные замки насчёт моей дочери. Понимаете, она сопротивляется обоюдной страсти. Но я знаю её целых тридцать пять лет и могу с уверенностью сказать, что доктор её зацепил, именно поэтому она ведёт себя как ребёнок.
— Да мама, елки-моталки! Хватит уже! Он же работает в моей школе! Я же его начальник. Что тебе вколол этот доктор Ткаченко?
— Обезболивающее, — пожимает плечами мама, не в силах простить мне того, что я послала её любимца, выбрав истинного, верного, добродушного поклонника.
Неожиданно меня кидает вперёд. В грудь впивается ремень безопасности. Перед машиной возникает Майка. Она довольно резво оббегает автомобиль, открывает дверь и заглядывает внутрь. Осмотрев всех, кто в салоне, как будто успокаивается.
— Фу-ух. После приёма у Разумовского не нашла Ткаченко в его кабинете и подумала, что Костя с вами.
— С нами бог. — Взглянув в приложение на имя везущего нас таксиста, добавляю, улыбнувшись: — И Прохор.
Таксист снова веселится и кивает мне.
Первый шок, видимо, прошёл и подруга залезает в такси. Хотя её никто не звал, я рада, что она больше не плачет от боли. В итоге Шурик оказывается посередине, зажатым между мамой и Майкой.
— Майя, я не твоя мама, но старше и мудрее, и ответственно заявляю: ты должна взять себя в руки.
— Наталья Викторовна пошла вразнос, — комментирую я фразу матери, которая и раньше Майку недолюбливала. А теперь, когда решила заиметь внуков от Ткаченко, увидела в ней прямого конкурента. — Я предлагаю всем успокоиться.