Мой личный доктор
Шрифт:
Теперь она кидается обнимать меня. Стою как вкопанная.
— Не надо было лезть в социальные сети. Секреты в семьях разрушительны, и похоже, что ты молчала только потому, что была отвергнута.
Майка кивает.
— Я, конечно, не психолог, но очевидно — ты не справилась с этой болью и всё ещё надеешься, что вы с Костей сможете возобновить то, что было. Да, семь лет — это большой срок, но непроработанные чувства могут длиться всю жизнь, когда люди на них застревают. А именно это с тобой и произошло. Ты застряла, и тебе нужна помощь.
— Так помоги мне, Ульяна! —
На дне её глаз гнездится странная муть. Я понимаю, что это страх. А мне, несмотря на то что мы с ней на улице, становится нечем дышать. «Ну будет он с тобой неделю-другую…»
Толкаю Майку в плечо и иду мимо.
— Дура! Он кинет тебя, как всех остальных! Он жене своей изменил во время медового месяца! — она орёт на всю улицу, её голос хрипнет.
А я убегаю. Я не знаю, где правда, где ложь. Я больше не хочу это слушать. Я и так очень-очень ревную.
Изменил жене во время медового месяца? Нет, я не стану об этом думать. Майка не может этого знать. Откуда?
Не понимаю, как добираюсь до магазина возле дома. Как складываю одной рукой продукты, как набираю в телегу макарон и сосисок, каких-то соусов и разных видов сыра. Всё равно одной рукой ничего приличного я приготовить не смогу. От Майкиного яда внутри всё так же плохо. С одной стороны, я ему верю, а с другой — понимаю, что сама видела, какой он легкомысленный с женщинами. Как же это больно — вот так раздваиваться под пилой.
Дотащившись до квартиры, бросаю покупки на пол и, разувшись, мою руки, разбираю пакеты, упорно делаю то, что должна.
Либо я верю Майке, либо доктору. Надо занять чью-то сторону. Поэтому я кипячу воду и, разорвав упаковку спагетти, сыплю их в воду. Та же участь ждёт сосиски. Труднее всего тереть сыр.
А дальше звонок в дверь. И внутри столько всего, что уже и неважно, где она — правда. Открываю. Там он, едва стоит на ногах, припав к косяку, смотрит на меня и грустно улыбается.
— Пустишь? Есть очень хочется. Там какую-то еду волонтеры притащили, но я же обещал, что поем у тебя.
И всё. Всё исчезает: и Майка с её обвинениями, и сто пятьсот его женщин. Моё сердце само по себе прыгает от счастья так сильно, что становится страшно: вдруг оно разорвётся на части? Потому что, когда я на него смотрю: на такого красивого, уставшего, всё с той же царапиной на лбу — мне всё равно, сколько недель, дней или часов мне рядом с ним отмерено.
По привычке, выработанной годами, доктор тщательно моет руки, а затем падает на стул в моей кухне.
— Что там случилось?
— Плохо помню, о чём я думал и сколько людей я вынес, Ульян. — смотрит не на меня, а в тарелку, запускает вилку в макароны. — Я ведь травматолог по специальности и оказывал помощь на автомате. Как только дым осел, я мысленно оценивал ситуацию и просто ставил диагнозы. Были и те, кто очень тяжело пострадал. Одной
Я опускаюсь на стул рядом с ним. И, забыв, как дышать, бессознательно кладу руки на колени.
— Спасибо, что пришла. Это очень помогло. — Тянется к моей ладони.
Хоть Ткаченко и выглядит растерянным и очень уставшим, он жуёт и улыбается.
— Я испугалась за тебя.
— Знаю. Понимаю, что тебе было страшно, но твой приход так поднял мне дух, придал сил.
Теперь мы улыбаемся друг другу. Грустно, но всё равно улыбаемся.
Костя возвращается к тарелке. Какое-то время ест молча.
— Сегодня погиб мой начальник. Заведующий нашим отделением. — Как будто взорвавшись, швыряет Ткаченко вилку на стол, та со звоном зависает у края стола. — Из-за какого-то сраного баллона не стало очень хорошего специалиста. Ну и рабочий погиб тоже. Представляешь, его — в смысле баллон — к лифту пёрли по нашему первому этажу в реанимацию и уронили, произошла разгерметизация. И всё. И пизд*ц.
Задыхаюсь, осознав, как ему тяжело. Услышав эти слова, кидаюсь к Косте, обнимаю, утешаю как могу. Он тут же усаживает меня к себе на колени и, закрыв глаза, прижимается к моей груди. Тяжело дышит. Здоровой рукой глажу его по голове, пытаясь забрать всю его печаль и боль себе.
Глава 34
Постепенно я осознаю, что Костя успокаивается. Уже не так сильно бьётся сердце, и дыхание уравновешивается. Чувствую, его отпускает, очень рада, что причина тому я. Для меня важно, чтобы он перестал переживать и немного успокоился. Отвлёкся, расслабился. Продолжил жить.
— Мне нравится держать тебя на коленях. Такая приятная тяжесть. — Трётся щекой о мою грудь Костя, крепко и в то же время нежно обнимает.
— Ну не такая уж и тяжесть, — тихонько смеюсь, отвечая ему тем же и ласково перебирая волосы на его затылке.
— Я ничего такого не имел в виду, красавица. Просто нравится ощущение, когда ты сидишь так близко.
Мне приятно это слышать. А Ткаченко убирает мою руку со своей головы и подносит к губам, целует. И при этом очень глубоко и бесстыже зевает. Бедный, такой уставший. А мне хорошо рядом с ним. Это похоже на алкогольное опьянение: даже сидя я ощущаю неустойчивость своего положения, отчетливо осознаю нарушение координации движений, ну и снижение здравого смысла, особенно инстинкта самосохранения. Ох, это мания, сплошная мания по отношению к доктору Ткаченко.
— Ульяша, у тебя есть какие-нибудь полотенца?
Прыскаю со смеху:
— Как ты меня назвал?
— Я заранее подготовился и прогуглил твои уменьшительно-ласкательные. Это мне понравилось больше всего.
— Меня никто из мужчин так не звал.
— Значит, я буду первым, — шепчет, не переставая целовать открытые участки кожи.
— А насчёт полотенец: если ты собрался на них спать,то я дам тебе чистое бельё, — ёрзаю у него на коленях и, как потерявшая остатки мозгов девчонка, несу всякую чушь.