Мой личный доктор
Шрифт:
Он жадно целует, и я отвечаю тем же.
— Нет, — смеётся, — если ты позволишь, я бы сходил в душ и отрубился. У меня от усталости и стресса всё плывёт перед глазами.
— Да, конечно. — Заставляю себя сползти с его коленей, мне так нравилось целоваться и обниматься, но человек устал и хочет принять душ.
Ткаченко поднимается и, качнувшись вправо, идёт мыться. Я сворачиваю в зал, лезу в шкаф, выбирая своё самое лучшее, новое, душистое полотенце.
Душевой кабинки у меня нет. Обычная ванна с синей шторкой, разрисованной морскими коньками и звездами.
Я замираю. Он нереально хорош. У меня сейчас от его вида слюна потечёт, как у собачки Павлова. Так и буду всю оставшуюся жизнь на его имя и изображение открытым ртом реагировать. Ну не бывает таких мужиков, чтобы и умный, и развитой, и интересный, и профессионал своего дела, да ещё и красивый как Аполлон.
— Я бы тебя сюда пригласил, Ульяш, но, боюсь, я слишком устал, и может получиться позор, — намыливая рельефный живот и золотистый пах, флиртует из последних сил доктор Ткаченко.
Засмущавшись, кладу полотенце на стиралку. Стараюсь как можно скорее уйти.
— Если бы в моей школе работал такой завуч, я бы закончил на все пятёрки, — прилетает мне в спину.
— Можно подумать, ты закончил иначе. — Оборачиваюсь, утопая в горячем взгляде.
— Ну одна четвёрка всё-таки была, — несмотря ни на что, он поглощает меня взглядом с нескрываемой страстью, и в этот момент я уже точно никакой не завуч, я умственно отсталая инфузория-туфелька.
— Я пойду постелю... — Едва держась на трясущихся ногах, наконец-то покидаю ванную комнату.
Никогда не была сексуально озабоченной, но после увиденного в душе не могу разобраться с постелью. Стою и туплю посреди спальни. То ли подушку в наволочку засунуть, то ли наоборот — наволочку на подушку нацепить. Одной рукой сложно.
Слышу его шаги и активно нервничаю. Чуть оборачиваюсь, натыкаясь на ещё один горячий взгляд. Обстановка крайне напряжённая. Ещё чуть-ть, и вспыхнет окружающий воздух. Доктор, обмотав бёдра полотенцем, становится позади меня и, опаляя горячим дыханием, страстно целует в шею. По телу мелкими волнами бежит дрожь. Роняю подушку и, задохнувшись, забываю обо всём.
— Давай помогу. Одной рукой не справишься. Что нужно делать? Простынь поменять? Пододеяльник? Наволочки?
Положительно кивнув, всё ещё чувствую, как горит кожа на шее, там, где он её коснулся настойчивыми губами.
— Спасибо.
Доктор тут же делает всё, что нужно. Причём так ловко у него всё это получается, что, залюбовавшись, я почти не дышу. И очень-очень нервничаю. Не каждый день такой шикарный мужик помогает мне заправлять постель. А Костя работает руками и не сводит с меня глаз при этом.
— Ульяша, не пугай меня, скажи что-нибудь. А то мне начинает казаться, что в тот момент, как я отмыл тебя от зелёнки, мне досталась какая-то другая завуч. Похвали меня за работу в присущей тебе уничижительной манере.
Усмехнувшись,
— Ну хвалить-то тебя, доктор, особенно нечего, вон как криво всунул одеяло в пододеяльник, какие-то несуразные горы.
— Я, между прочим, людей спасал и вымотался. И даже если тут немного оплошал, — пихает кулаком одеяло, а оно всё равно не проталкивается, — то у меня ещё много положительных качеств.
— А я очень сильно тебя уважаю, как профессионала. Знаешь, когда ты начинаешь эти свои штучки про пинцеты для осколков, молотки, долота, стамески — м-м-м... Я млею. Но, — игриво вздохнув и состроив ему глазки, — это не меняет того факта, что ты абы как всунул одеяло в пододеяльник. Теперь плечам и животику будет тепло, а ножкам холодно.
Услышав меня, Ткаченко заливается смехом. Расслабляется ещё больше. И мне как-то легче. Рада, что ему нравится вот так болтать со мной ни о чём.
— Ах ты, заместитель директора по учебно-воспитательной работе, ну-ка иди сюда, ко мне! — Бросает одеяло и хватает меня.
Мы вместе падаем на кровать.
— Осторожнее! Я, между прочим, травмированный человек! Мой гипс! — хохочу, краснея и отбиваясь.
— Его давно пора снять.
— Это решит мой врач.
— Я думал, что я и есть твой врач! — Валяет меня по кровати, а я хохочу.
— Ты отказался накладывать мне гипс, так что у меня другой врач.
— А ты мне не дала сделать себе укол!
Попрекаем друг друга, смеясь и обнимаясь.
— Зачем тебе это надо было? Вот объясни мне, пожалуйста. Мне вполне могла сделать укол медсестра. Почему ты вдруг так сильно захотел сделать его собственноручно?
Он зависает надо мной, убирая волосы с лица. Трется носом о нос. Заводит, дурманит, сводит с ума.
— Я захотел с тобой всё сразу, как только вышел из перевязочной, стукнув тебя дверью. Ты стала вопить как резаная, я обернулся, увидел и будто завис.
— Представляю, чем ты занимался с медсестрой в той перевязочной.
Он заставляет меня смотреть на себя, берет моё лицо в ладони.
— В твоём понимании, Ульяша, одну половину дня я кого-то лечу, а вторую — с кем-то беспрерывно трахаюсь.
— А разве не так?
— Нет, Ульяна, не так. Мы действительно накладывали гипс. И с той медсестрой у меня ничего не было. А насчёт тебя с Шуриком ещё надо разобраться. И вообще я устал.
Скатившись с меня, падает рядом. Кладет нас обоих на бок. Меня к себе спиной, утыкаясь в ямочку на моей шее. Тянет ближе, как спрут, обнимая длинными руками, обхватывая сильными ногами.
— Спокойной ночи, Ульяна.
— Я хотела убрать со стола.
— Потом уберём. Баю-бай. Тебе нужно набраться сил.
— Шесть часов вечера, доктор Ткаченко.
— Всё равно спи, потому что, когда я высплюсь, у тебя спать уже не получится.
— Но…
— Тише, Ульяша, просто спи, и всё.
От его жарких слов у меня аж мурашки по коже. И хочется заурчать ласковой кошечкой.
— Что значит завис? — не хочу спать и упрямо спрашиваю спустя несколько мгновений тишины и ровного дыхания.