Мой любимый шут
Шрифт:
Раздумывая на тем, как портит людей власть, я добралась до апартаментов Шута. «Апартаменты»… две комнатки — спальня и маленький кабинет. И надо же — «апартаменты»! Дурацкая вычурность абсолютно во всём.
Шут сидел за массивным столом и что-то писал. Колокольчики на колпаке едва вздрагивали. Я тихонько подошла, уселась в креслице рядом со столом, поджав ноги, и медленно заскользила взглядом по такому знакомому лицу.
…Узкое, немного даже вытянутое. Острый подбородок, отчётливая линия скул, нос с лёгкой горбинкой. Тонкие бледные губы, над верхней
— Привет, — улыбнулся он, отрываясь от рукописи, — Я уж начал беспокоиться, куда подевалась моя дама сердца.
— Привет. Извини, что заставила поволноваться.
Он отложил рукопись в сторону и с наслаждением потянулся. Зазвенели бубенчики.
— Ты даже пишешь в этом дурацком колпаке, — с укоризной вздохнула я, кладя локти на стол, — Он тебе не надоел?
— Я на работе, Рита. Я же шут, помнишь?
— Но тут же тебя никто не видит!
— Не суть важно. Я просто шут. А ты немедленно рассказывай, где три дня пропадала.
Я молча теребила свой блокнот. Вообще-то последний раз выходя от Шута, я поклялась себе, что когда мы снова встретимся, я ПОПРОШУ… Встретились. Просить было почему-то страшно.
— Рита, эй… ты чего?
И действительно, чего это я? Вот же мой Шут — почти родной, любимый, понимающий, самый лучший. Кажется, он всю жизнь был рядом… Эх, была не была!
— Возьми меня замуж.
По-моему, вышло слишком тихо. Или слишком громко. В общем, слишком. И страшно стало от этого нахального «слишком». А потом я поняла, что мой Шут смеётся: по-доброму, с облегчением — будто ожидал от меня чего-то глобально-ужасного, а оказалось-то…
— Так возьмёшь? — совсем уж нагло спросила я.
Теперь наступила его очередь молчать. Надо думать, ошарашено. Или нет?..
— Послушай, ты, наверное, пошутила? — прозвучал воистину дурацкий вопрос.
— Нет.
— То есть, ты хочешь стать моей женой? — он покинул своё место и зашагал по комнате — от двери к столу, от стола к окну и обратно, — Ты хочешь стать женой шута?
— Да.
— М-маргарит-та!!! — воскликнул он, — Я же старый!
— Четырнадцать лет — не разница, — упавшим голосом сказала я.
— Я же некрасивый, не имею ни хорошего заработка, ни дома… Зачем тебе нищий шут, Рита?
И тут я жутко разозлилась. Подошла к Шуту, встала перед ним на цыпочки — чтобы глаза в глаза, а не в подбородок — и сказала:
— Зачем? Я, веришь ли, люблю тебя. А ты, кажется, говорил одно время, что любишь меня. Или нет?
— Да, — услышала я уже у двери, выходя.
Не остановилась. Не осталась. Не женское это дело…
Болела. Злилась. На работе угрюмо сидела в углу и не отвлекалась на посторонних (а они только и рады были), монотонно делала своё дело. Дома штопала к зиме шерстяные носки и помогала маме закатывать в банки лимонное варенье. Мама пела.
Получили письмо от деда. Он наконец-то купил себе ишачка и очень радовался. Они с бабушкой поселили скотинку в чистой просторной пристройке к дому и всячески холили и лелеяли. Это хорошо. Дед давно мечтал об ишачке.
Кошка Пуфффа всласть повисела на моём рабочем платье и подрала оборку. Даже не обиделась: знала, что Пуфффа глупая и ей всё равно, что драть — платье ли, занавески, покрывало, мамину шаль…
Вечера были пресными, как плохой сыр. Приходила усталая из универа, без особого аппетита ужинала, потом подсаживалась с книжкой сказок на диван к маме. Мама смотрела телевизор. По телевизору молодёжь тащилась от принца Мартина и нового поп-идола, абсолютно неотличимого от всех предыдущих представителей древнейшей профессии (я о шоу-бизе, а вы что подумали?). Мама умилялась принцем, а я читала детские сказки. Сказки все были о принцах, принцессах или крестьянах, иногда — о животных. А мне хотелось сказок о шуте. Хотя бы одну и именно сказку, потому что, как мне казалось, реальностью я была сыта по горло.
Заходила соседка Адель, звала посмотреть на распустившийся у неё на подоконнике восхитительный цветок. Сходила. Посмотрела. Восхитилась. А про себя подумала, что он слишком яркий и аляповатый. А что якобы пахнет божественно… У меня всё равно насморк.
Обещала Адели вышить для неё портрет цветка на наволочке.
У всех свои идолы.
Через три дня мама догадалась, что я больна. Назначила лечение: мы в выходные прошлись по магазинам, прикупили мне сапожки, маме — сумочку, сходили в театр, но спектакль был модерновый, и я уснула в середине первого акта. После театра был модный салон, где я ультракоротко подстриглась и выкрасила оставленный ёжик чёрным. Мама была в шоке, но ничего не сказала.
Правда — какая разница, что я за образина, всё равно на работу во Дворец все парики надевают. Овечьи и не очень. Некоторым даже идёт. А Лео приклеивает усы.
Рубашку Шуту я сшила. Даже без мерок. По памяти. Мне ли не помнить… Отнести готовое попросила Василину. Васька немного поворчала чисто по инерции, но просьбу выполнила. Вернувшись, заявила:
— Этот паяц был со мной груб. А тебе велел передать, чтобы приходила сама, — и уже тише, чтобы не услышали другие: — Соскучился. Я бы даже сказала, что волнуется.
— Угу, — усмехнулась я, — Щаз побегу. Всё брошу и помчусь.
— За мужчинами бегать неприлично, — нарисовалась уж очень правильная Алиса.
«Кто бы говорил», — раздражённо подумала я, но смолчала. Сил на скандалы не было.
Два дня спустя к нам заглянула прачка Лилия, поманила меня пальцем в коридор, а когда я вышла, сказала, что Шут в лоскуты изорвал все свои рубашки и требует новых. Лично от меня. Услышав в ответ лаконичное и решительное «перебьётся», Лилия разразилась укорами: