Мой любимый шут
Шрифт:
В стекло клюнулся камушек. За ним второй, третий. Я с кряхтением сползла с дивана, открыла окошко и высунулась. Ого! Снизу медленно поднимался оранжевый воздушный шарик. Когда он поравнялся с моим лицом, я обратила внимание на нарисованную стрелку, указывающую вниз. Посмотрела — шарик нёс мне привязанную на ленточку ромашку. Бережно взяла «груз» вместе с «транспортом», впустила в комнату. Как-то сразу исчезло всё недомогание, всё стало хорошо и приятно… Легла животом на подоконник, поглядела на текущую под окнами улицу. Ни одного знакомого
Ромашку пристроила в мамину любимую вазочку, шарик отпустила гулять под потолок — будет у меня персональное солнышко. Встала спиной к окну и позволила себе от души улыбнуться.
— Всё равно я к тебе первая не подойду, — заявила из вредности.
— Кар-ррр! — подтвердила пролетавшая мимо ворона.
Хотелось расхохотаться. Без причины.
Вечером вернулась мама, мы в четыре руки набацали оладушек с клюквенным джемом, зазвали на ужин Адель, и втроём сделали себя чуточку счастливее и беззаботнее. Все люди время от времени имеют на это право.
А через пару дней я прославилась на весь универ.
Сидела скучная на семинаре. Боролась с зевотой. Думала о том, что за окном стемнело, ползти домой в одиночестве грустно, и как-то неуютно становилось. У доски бубнил долговязый Влад — выдавливал из себя всё то немногое, что знал о нашей королевской династии. Его речь тянулась, как плохой клей. Профессор слушал из последних сил, и лицо его выражало жесточайшую зубную скорбь. Половина аудитории зевала, в открытую пялясь на часы над выходом. Сидящая рядом со мной жизнерадостная пампушка Элен украшала тетрадку с конспектами надписью «Снег идёт!» и вязью легкомысленных завитушек.
Снег, с тоской подумала я, идёт… А я, как назло, в осенних туфлях. С работы прискакала, только и успела, что сменить вычурное трёхэтажное платье на простенький костюмчик и цапнуть со стола пакет с приготовленными мамой бутербродами. Замёрзну теперь…
Сидящие вдоль окон вдруг оживились, по аудитории зазмеился возбуждённый шепоток. Студенты почему-то принялись оглядываться на меня.
Что? Ну чего мы пялимся, дорогие сокурсники? Не надо так откровенно таращиться, мне это совсем не нравится… Впервые пожалела о том, что не ношу с собой зеркальца. Рога проклюнулись? Тушь потекла? Прыщи высыпали величиной с вишню? И не поглядеть, вот ведь!..
— Элен, — позвала я шёпотом, — Элен!
— Чего? — радостно заулыбалась она.
Я подумала, что если бы не излишний вес, Элен запросто бы выдержала конкурс на должность фрейлины — с такими улыбкоспособностями.
— У тебя зеркальце есть? Дай на секундочку, пожалуйста!
Странно. С лицом всё в порядке. И рогов нет… Что тогда?
Быстро настрочила записку: «В чём дело? Маргарита» и отослала её в гущу событий. Ответ, присланный почти моментально, скорее напряг, нежели хоть что-нибудь прояснил: «Там ТАКОЕ!!!..»
Как-то по привычке рассердилась. Развели детский сад! Давайте Ритку разыграем, вот умора-то будет! Тьфу. А я купилась. А там — ТАКОЕ…
По окончанию пары не рванулась к окну, а нарочито медленно собралась и пошла на выход, то и дело ловя на себе заинтересованные взгляды. Следом змеился шепоток: «Это она, точно… Я говорю — она…». В голове крутила колесо любопытства белка-мысль: «А что там ТАКОЕ?» С трудом подавляла в себе вполне нормальное на мой взгляд желание стремглав нестись на улицу. «Спокойно, Рита, ребята пошутили на славу», — сказала я себе в последний раз, толкая тяжёлую бронзой окованную дверь Университета.
Холодный воздух. Снег. Студенческая братия, курящая на обледенелых ступенях. Фонари — до неузнаваемости непривычные за снежной кружевной завесой. И всё это — где-то на втором плане, фоном.
Здоровенные буквы прямо на дорожке перед универом: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАРГАРИТА! ТЫ СОШЬЁШЬ МНЕ РУБАШКУ?» Мне так чудно, что я просто не знаю, как реагировать. Молча спускаюсь по ступеням, ближе подхожу. Понимаю, что слова выложены апельсинами. Маленькими смешными солнцами.
Шут сидит на печально жующем морковку пони. Пони — цвета шоколада, на нём пёстрая попона, напоминающая лоскутное одеяло. А мой Шут замёрз. Нос — ледяной. И сугробик на колпаке.
Студиозусы стоят и внимательно наблюдают, как я хрипло говорю: «Привет, мой любимый шут». У него в руках откуда-то появляется табличка: «А поцеловать?». Я целомудренно и как-то по-дурацки тычусь губами в небритую щёку. Нестройные аплодисменты.
— Мы с тобой перед всеми ломаем комедию, — говорю сурово, и губы тут же разъезжаются в нелепой улыбке.
— Зато КАК у нас получается! — не без гордости возражает Шут и нарочито громко вопрошает: — Прекрасная Маргарита! Я задал вопрос, на который жажду получить ответ! Я его дождусь?
— Да, — смеясь, отвечаю.
— И этот ответ…
— Да! — меня просто колотит от смеха. Кураж — дело заразное.
Почтенная публика в восторге. Шут ловко спрыгивает с пони, галантно кланяется — сперва мне, затем уважаемым студиозусам и простым уличным зевакам, давая понять, что представление окончено. Помогает мне сесть на лошадку, заботливо отряхивает от снега мои брюки и негромко говорит:
— Позвони маме, скажи, что будешь поздно… или совсем не придёшь. Ладно?
Я просто кивнула. Шут потянул за уздечку, и маленький шоколадный пони послушно потрусил за хозяином по заснеженной улице к телефонной будке. Я подпрыгивала в седле и тоскливо думала о том, насколько глупо выгляжу со стороны.
А, плевать. Ну кто сказал, что у панков и счастье должно быть панковское? Фигня это всё и дурацкие предрассудки, доложу я вам…
— Ну, куда пойдём? — поинтересовался Шут, отведя пони в конюшню.
— Может, к тебе? — предложила я, зябко переминаясь с ноги на ногу в промокших туфлях.