Мой милый звездочет

Картленд Барбара

Этот вопрос застал управляющего врасплох. Затем, понимая, что герцог ждет немедленного и, желательно, благоприятного для себя ответа, он на мгновение замялся, что не могло укрыться от герцога.

— Нет необходимости облекать это в слова, Данхэм, — сказал он резко и быстрым шагом вышел из комнаты.

Час спустя, уже сидя в седле, герцог вспомнил неловкую заминку своего управляющего и неожиданно почувствовал себя оскорбленным. Как могли Данхэм и Фредди позволить себе усомниться в его превосходной форме!

Герцог

всегда гордился тем, что в отличие от многих своих ровесников до сих пор сохранял атлетическое сложение и выносливость, которыми отличался в свои молодые годы в армии.

Долгие часы, проведенные в седле во время тяжелых походов по территории неприятеля, лишения и постоянные опасности закалили его тело и дух, он чувствовал себя эдаким молодым Самсоном. В результате его так и прозвали сослуживцы, а сам он, уже выйдя в отставку, назвал этим именем своего самого лучшего коня.

Самсон, горячий, с норовом вороной жеребец, на котором сейчас скакал герцог, требовал от хозяина напряжения всех сил и самого пристального внимания. И спустя несколько часов, проведенных в дороге, герцог

уже не с таким возмущением думал о словах своего друга.

Ему пришлось признать, что, несмотря на кулачные бои и занятия фехтованием несколько раз в неделю, он позволил своим мышцам несколько ослабнуть, а также немного располнел. Пожалуй, у него действительно появилось несколько лишних стоунов.

Да, как это было ни обидно, но приходилось признать, что Фредди оказался прав, обвиняя друга в том, что тот обрюзг и превратился в изнеженного бездельника, который начал воспринимать окружающую его роскошь как нечто само самой разумеющееся.

Белоснежные льняные простыни на его мягкой пуховой постели ласкали кожу, изысканные блюда готовил самый лучший в Англии повар, вина, которые закупал его особый агент, производились на лучших виноградниках Франции. И всего этого герцог уже не замечал, так как все принимал как неотъемлемую, обязательную часть своей повседневной жизни.

И, конечно, всегда к его услугам были нежные белые руки, обвивающие его шею, и алые губы, охотно дарящие жаркие поцелуи.

«Конечно, следует признать, что такая жизнь никак не способствует укреплению духа и тела, — сказал себе герцог после некоторого раздумья. — Возможно, Фредди был прав, заставляя меня отправиться в это нелепое путешествие. Но все же я сомневаюсь, что из этого может выйти какой-нибудь толк. Ну в самом деле, какое это приключение?»

Однако вопреки ожиданию он почувствовал себя настоящим путешественником, когда выехал из своего особняка на Беркли-сквер, провожаемый изумленными взглядами своего управляющего, дворецкого и лакеев, — один, без грума и обычного эскорта из нескольких верховых.

Пожалуй, Брокенхерст не мог вспомнить, когда последний раз куда-нибудь выезжал без сопровождающего эскорта, зачастую состоящего из десяти человек.

И сейчас он просто не мог не сожалеть об удобствах своих обычных путешествий в экипаже, запряженном той самой великолепной парой

гнедых, которой всегда восхищался Фредди.

Обычно, когда герцог собирался ехать в Ньюмаркет или останавливался где-либо еще за пределами Лондона, его камердинер всегда ехал вперед, и к тому времени, когда его светлость подъезжал к гостинице, там все уже было устроено самым лучшим образом.

Если же предполагалось, что путешествие продлится достаточно долго и ему придется останавливаться на постоялых дворах, то среди сопровождающих его всадников один был обязательно превосходным поваром.

Но что сейчас зря думать об этом? И герцог, сидя на своем горячем вороном коне, скакал все дальше на север, стараясь вспомнить, не забыл ли он в спешке что-нибудь действительно важное.

Своему камердинеру он велел уложить только самое необходимое, то, что можно увезти с собой, приторочив к седлу.

— Вы хотите сказать, ваша светлость, что я не поеду с вами? — спросил пораженный до глубины души камердинер.

— Скажу тебе по секрету, Дженкинс, — ответил герцог, — что я заключил пари. И если я хочу его выиграть, то должен в этом путешествии полностью рассчитывать только на самого себя.

— Но вы не сможете обойтись без моей помощи, ваша светлость!

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился герцог. — Если ты постоянно нянчишься со мной, это еще не значит, что я совершенно беспомощен и не смогу обойтись без тебя!

Судя по тому, как поджал губы его камердинер, герцог понял, что именно это Дженкинс и хотел сказать.

— Я не желаю слышать твоих возражений. Все, что я прошу тебя сделать, это уложить в дорожную сумку пару сорочек… что-нибудь, во что я мог бы переодеться после того, как целый день проведу в седле… ночную рубашку и бритву… ну и еще, возможно, кое-какие мелочи… ты сам знаешь.

— Вероятно, ваша светлость предпочтет взять несколько свежих шейных платков на смену, — сказал Дженкинс торжествующим тоном человека, который обнаружил серьезный изъян в плане, который крайне не одобрял.

— Если я не найду всего, что мне будет необходимо, то буду крайне, недоволен тобой, — сердито сказал герцог.

— Лучше бы вам, ваша светлость, взять с собой меня, — укоризненным тоном заметил Дженкинс.

На это герцог не посчитал нужным отвечать и принялся переодеваться.

Вместо тесно облегающих панталон цвета шампанского он надел более плотные, вышедшие из моды и потому давно им не надеваемые и, к своему огорчению, обнаружил, что они стали несколько узковаты.

Стараясь не выказывать своего раздражения, он скинул высокие, начищенные до блеска сапоги из мягкой кожи и надел старые, удобные сапоги для верховой езды, которые Дженкинс давно собирался выкинуть.

Герцог был достаточно разумен, чтобы понимать, что ему лучше не привлекать в пути ничьего внимания. И не столько из риска быть узнанным и проиграть пари, сколько для того, чтобы не вызвать излишнего интереса к одинокому и потому беззащитному путнику.