Мой немой Афган

Бережков Алексей

В разные годы пребывания ограниченного контингента войск в Афганистане отношение партийного и военного руководства страны к награждению орденами и медалями было разным. В начале афганской кампании, года до 1982-го, награды прижимали, наградные возвращали, особенно на солдат срочной службы, правда, посмертные награды, как правило, проходили. Я слышал, этому были разные причины.

Например, в Москве считали, что награждение, особенно орденами, не соответствовало в общем-то мирной обстановке, а описанные в наградных подвиги преувеличены. Также знаю, что существовало мнение участников ВОВ, будто бы награждение боевыми орденами (которые вполне обоснованно вручались за защиту Отечества в войне против фашистских захватчиков) за выполнение интернационального долга понижает статус ордена, да и сравнивать Великую Отечественную войну с мелкими военными конфликтами нельзя.

Также имели место зависть и прижимистость кадровиков и начальников, которые по каким-то

причинам в Афганистан не стремились, а значит, и награды им не светили. Рассуждали примерно следующим образом: как так, приезжает после Афгана в часть лейтенант, с орденом и медалями, его и на выдвижение надо в первую очередь, да и орденская планка больше, чем у комбата майора, а как и какие подвиги он совершал, неизвестно. К тому же его приезд и необходимость выдвижения на вышестоящую должность совсем не согласуются с планом, своих «выдвиженцев» хватает. Приведу такой пример. Прослужившего в Афганистане два года командира взвода включили в план замены по этой должности, а незадолго до замены поставили официально, приказом, на роту, да еще за подвиг представили к Герою Советского Союза. Приехал офицер в часть в Союзе, его опять ставят на взвод. Он показывает документы, а ему говорят: «Знать ничего не знаем, должностей нет. А за то, что много хочешь и говоришь, будешь ремонтировать и красить стены гауптвахты в должности Ваньки-взводного, здесь тебе не в вашем Афганистане, управу быстро найдем…» Нашему будущему Герою было двадцать четыре года, два года как военное училище закончил, кроме войны, ничего и не видел, а тут грозные отчимы-командиры. Спорить не стал, себе дороже, сказал «есть» и пошел красить стены. Через неделю в полк приезжает генерал из Москвы, его сопровождают окружные начальники всех мастей, «шишка»-то большая. Спрашивает, где командир роты старший лейтенант А. Ему отвечают, что провинился, много говорит, за это красит гауптвахту и вообще он – командир взвода. Что говорил генерал, я написать не смогу, но по-русски примерно так: «Вы что тут все, дураки, мне его в Москву забирать, завтра ему в Кремле Героя лично генсек вручает. Одеть с иголочки, и чтобы сегодня был приказ на начальника штаба батальона, раз у вас для него должности ротного нет». Вот такая смешная история со счастливым концом, правда, надо понимать, что чуть ли не единственная во всей армии, для многих она заканчивалась на первой половине.

Начальник курса в военной академии, полковник, участник войны, на которой был пулеметчиком, тоже считал, что его орден Красной Звезды отличается от ордена, полученного в Афганистане. А это был образованный воспитатель офицеров. Сыграла роль и пропаганда, которая велась через средства массовой информации, рассказывающие, как наши воины помогают выращивать рис, пасут скот и строят школы и дома культуры.

По мере втягивания войск в войну, увеличения потерь, разрастания слухов о приходивших гробах и похоронах в разных частях Союза, с началом перестройки и гласности наверху дали добро на награды. Знаю, в 1987–1989 годах, под вывод войск, награждения были самые реальные, соответствующие военной обстановке. Немалую роль в этом сыграл командующий 40-й армией, третий раз воевавший в Афганистане и знающий цену подвигам и наградам.

К своим наградам все относились очень ревностно, находили различные места, чтобы их сохранить, не потерять или чтобы не украли – всякое могло быть. Своим лучшим друзьям говорили, где находятся награды, на случай ранения или гибели, и куда их пересылать. Награждение тоже проходило по-разному, в зависимости от обстановки, отношения к этому командования, места службы и других обстоятельств. Вручали и торжественно перед строем, и в кабинете начальника отделения кадров или так: сунут картонную коробку с орденом и орденскую книжку – и будь здоров. Сейчас обидно, а тогда не всегда было до торжеств, да и внимания на это меньше обращали, главное было, что награда пришла, в своем коллективе обмоем. Отмечали и обмывали так же, как на войне: орден, медаль или звездочку за звание в кружку с водкой, выпиваешь и представляешься старшему командиру. Да, отношение к наградам было трепетное, доставались они дорогой ценой почти всем, а кому по-другому, так это пусть будет на их совести и чести.

Хочу рассказать один эпизод, характеризующий отношение солдат и офицеров к наградам. После окончания военной академии я служил на Дальнем Востоке, в Приморском крае, командовал отдельным батальоном в деревне Корфовка. Часть стояла совершенно отдельно, в тайге, в 300 метрах от китайской границы. Боевое дежурство, за проволокой, ежедневно несли более 150 военнослужащих. Первые части из Афганистана стали выходить летом 1988 года, и к нам в соединение пришло дослуживать около 100 солдат срочной службы. Почему их, в качестве исключения, не могли уволить досрочно, на три-четыре месяца раньше, я не знаю, но думаю, что такой ответственности никто на себя брать не хотел, да и прецедент создавать не решались, а могли бы.

Сто солдат распределили равномерно по отдельным батальонам. Надо сказать, что комбатом-«афганцем» в соединении я был единственным,

да и офицеров, прошедших Афган, было еще мало, по два-три на батальон. Так как наш батальон единственный стоял отдельно от штаба и укомплектован был полностью, «афганцев» мне не дали, а распределили для контроля в батальонах поближе к штабу и управлению. Дня через три-четыре меня вызвали командир соединения и начальник политотдела. Когда я прибыл в штаб, мне объяснили, что солдаты-«афганцы» ведут себя вызывающе, выдвигают различные требования, на контакт с офицерами не идут и даже избили несколько солдат, служивших в батальонах с момента призыва. Меня попросили поговорить с ними, узнать их просьбы или требования и, если возможно, часть забрать к себе в батальон.

Выйдя из штаба и направляясь к месту встречи, я испытывал различные чувства. Волнение, потому что предстояла встреча с теми, кто совсем недавно вышел из района боевых действий, оттуда, где я душой еще находился, несмотря на прошедшие пять лет. И тогда, и сейчас ко всем прошедшим Афганистан я испытываю самые дружеские, близкие чувства боевого братства, как говорят, «мы с тобой одной крови – ты и я». Также я понимал, что надо обязательно справедливо разобраться, помочь, а если потребуется, и «пресечь анархию на корню», ну и конечно, мысли, что если забирать, то всех, и тогда как и где у себя в расположении я их размещу.

Издали я заметил солдат, что-то бурно обсуждавших, потом, увидев меня, они начали строиться в две шеренги: построение получалось плохо, суетились. Не только одинаковая форма, одинаково коричневый, въевшийся в кожу загар лица, шеи и рук, но и одно на всех лицо солдата, прошедшего войну, без национальности, и глаза затравленных волчат, встретивших обиду и несправедливость, но готовых драться за жизнь. Какой-то сержант крикнул «смирно», они вытянулись, пытаясь принять строевую стойку, но смотрели не мне в лицо, а на китель, где были орденские планки и нашивки за ранения. Всё оценив, все вместе и почти одновременно, забыв устав и солидность бывалых бойцов, они, как волчата к матери-волчице, бросились ко мне. Я понял все сразу, как понимают друг друга родные люди; глядя в их глаза, я видел все ими пережитое после выхода из Афгана. Видел сопровождающих их в путешествии по Союзу, через всю страну, офицеров (конечно, не «афганцев» – наверху не всегда придают значение таким «мелочам»), молчаливое непонимание друг друга, да и нежелание понять. Обязательное сравнение со своими командирами, оставшимися там и продолжавшими воевать. Дальше я видел постоянное ожидание чуда, а вдруг все-таки уволят раньше, зачтут боевые действия, а вместо этого – построения, прохождения строем и с песней и обидное в спину «вояки», за неумение держать равнение в стою. В ответ неумные командиры получали снисходительные или насмешливопрезрительные взгляды, как будто говорившие: «Здесь-то ты орел, а вот каким будешь в первом бою, интересно было бы посмотреть». Хочу сказать, что «афганцы», как правило, не кичатся своими подвигами, наградами и участием в боевых действиях. Это бывает только ответной реакцией на несправедливость, беззаконие, грубость, крики, мат. Тогда уходят тупо в себя, и не пробьешь, или отвечают грубо, или бьют.

В общем, я все понял, столько веры было в их глазах, что их мытарства и непонятки закончились и я их не брошу, не оставлю наедине с бедой и заберу всех. Я так и сказал начальникам, и, по-моему, с облегчением вздохнули все.

Как я освобождал помещения, кабинеты, устанавливал двухъярусные койки, из клуба устраивал казарму – все это мелочи. Разобравшись, понял, что требований, их же просьб, было три. Их не оскорблять и на них не кричать – первая, вторая – обеспечить сохранность боевых наград, третья – возможность служить в одном подразделении. У меня с этим проблем не было. Первое не обсуждалось, здесь будет как там, как мы это все знали. Ордена и медали переписали по номерам, именам и фамилиям владельцев, собрали в один железный ящик, опечатали. Он хранился в моем личном сейфе, в кабинете. Сначала раз в неделю, как правило в субботу, после ПХД [1] , три выбранных солдата-«афганца» вместе со мной вскрывали опечатанный ящик и проверяли наличность по списку Потом, когда все, слава богу, успокоились за сохранность орденов и медалей, это делалось реже и даже только по моему предложению. Чтобы всем спать спокойно.

1

Парково-хозяйственный день.

Изменения я почувствовал дня через два. Не могу сказать, что в батальоне были проблемы, но иногда возникала необходимость урегулирования различных конфликтов. То азербайджанцы вспомнят, что их много, то грузины – что они наследники «витязя в тигровой шкуре», то дагестанцы посчитают, что они накачаннее и спортивнее других. На боевом дежурстве все было понятно, за «проволоку» назначались и допускались только русские, украинцы, белорусы, татары, и все проверялись офицерами особого отдела. В общем, все с дисциплиной среди срочной службы изменилось без драк, угроз и насилия.